Серебряная клятва

Под десятками взглядов Хельмо делает первый глоток. В далекой ночи Самозванка шепчет: «Это мой престол, а если и нет, то не ваш!» Бьет. Пытается отрубить Тсино руку, голову, всего порубить в куски… а он не боится, потому что знает, за что дерется.

Не боится и сейчас.

– Брат! – Тсино хватает его руки, не дав пить дальше. Разлить бы вино, опрокинуть, но камень с сердца тогда не упадет. За что, за что сражался отец в Смуту и… победил ли? Что, если нет? И губы шепчут: – Брат… Давай разделим чашу, как делят верные воины.

Он осушает чужой кубок до дна, уже видя, как вскакивает побледневший отец, слыша, как еще кто-то – там, в дверях – кричит, и зная: по углам пляшут бесы.

Свет меркнет. И остается лишь яркое перышко на груди.

5. Широко открытые глаза

Ничего не уберегло, ни огненный отряд, якобы пирующий в другом крыле терема, а на деле приглядывающий за боярами, ни Инельхалль, переодетая прислужницей и проникшая на царев праздник. Отрава подействовала быстро: царевич умер, еще не рухнув на пол. Он не дышал, когда Янгред с другими командующими, разогнав часовых стрельцов, влетел в залу.

Инельхалль громко, на хорошо выученном острарском вопила, указывая на царя: «Яд!» Близ нее, замершей с золотым блюдом в руке, ширился пустой круг: жалась к стенам челядь, сбивались в кучки вставшие было бояре. Но можно было не сомневаться: все слышали. И все смотрели то на нее, то на помертвевшего царя. Каменная чаша, расколотая на две половины, валялась на полу, словно дикий увядший цветок.

– Тсино! – То был шепот, но казался он оглушительнее крика. – Свет мой… – И вот царь вскочил, и опустился подле сына на колени, и обхватил свою голову руками. Окликнул еще раз, пальцы скрючились, весь он затрясся. – Свет… нет, нет, нет…

Кроме этого стенания, кроме сбивчивых вздохов, тишина была пронзительная: еще не взорвалась вопросами, визгами, воплями. Некоторые гости сидели как куклы, некоторые даже держали кубки поднятыми. Но вот треснул лед: прорезались шепотки. Дорэн и Лафанцер ринулись мимо столов к царю, стрельцы, очнувшись, попытались остановить их, но не успели. Все больше огненных врывалось в залу, строилось вдоль стен. Молча. Угрожающе.

– Измена! – тонко заголосил, кажется, тот самый нервный Фелоро, вечно все мывший и начищавший. Тишины не стало совсем. – Интервенция!

– Едва ли, при всем уважении. – Дэмциг, оставшийся у дверей, навел на боярина пистолет, и тот, подавившись, замолчал. – Ваше огнейшество! – Дэмциг повысил голос: гомонили все больше, все заполошеннее. По лицу его тек пот. – Хельмо тоже?

Янгред не ответил. На миг он забыл, как зовут того, кто его окликнул.

Он видел: Хельмо лежит навзничь. Рядом с царевичем, в пяти шагах, но никто не обращает внимания на его распростертое тело, разбитую голову. Даже Инельхалль лишь оцепенело озирала гостей; кокошник свалился, и она на него наступила. Не ждала беды, не верила, походила в эту минуту на себя маленькую. Подскочил Хайранг, шепнул что-то, и оба покинули «мертвый круг». Острарцы шарахнулись подальше – видно, боясь расправы. Но за спинами их тоже были солдаты, с пистолетами на изготовку. Несколько рыкнули: «Никто не выйдет!» Двери уже оцепили. А Янгред, оглушенный, стоял и просто смотрел. Смотрел на все, кроме того, что само стояло перед глазами.

– Изме… – снова завопил кто-то, но получил удар в зубы, в этот раз от своего же бледного как полотно, шатающегося соседа с перемазанным винным соусом лицом.

– Царь молчит… – пьяно выговорил этот кто-то, обтерев усы. – И ты молчи!

Царь не молчал – выл над сыном, качаясь и терзая волосы; его не трогали ни чужие, ни свои. Вой чадил в воздухе, оседал копотью – сиплый, надрывный. Начали всхлипывать и некоторые боярские жены, потом дети; мужья пугливо зашикали, но солдатам было не до них – взглядами они лишь выхватывали плачущих в толпе, мельком. Большая часть и вовсе глядела в одну точку. На чашу. На того, чья бледная рука застыла возле ее ножки.

– Убит?.. – спросил прямо Дэмциг, а потом повысил голос до рева: – ЯНГРЕД!

Он делал то, что всегда – требовал, молил за всех. «Сделай что-то! Успокой нас!» И это подействовало как оплеуха: Янгред очнулся наконец, сорвался с места, присел подле Хельмо и приподнял его за плечи. Руки не слушались. Хуже, чем в Инаде, после цепей.