Серебряная клятва

О другом. Почему о другом, почему?.. Потерялся от этого и Хельмо, пробормотал:

– Да не желаю я быть царем, я… – Дядя засмеялся, и голос предал совсем. От неверия, от презрения, от ненависти, которые окутывали со всех сторон. – Да почему ты так?! Почему? Когда я твою веру потерял? Что я сделал?

Не в боярах ведь дело, нет, незачем себя убеждать. Что-то и раньше было – в письмах, в торжественном въезде, в первых пирах. Иначе уже глядел дядя. Иначе говорил. А если правду себе сказать… иное что-то было уже в день, когда Хельмо отправился в Инаду. А ну как и победы ему тогда не желали, а мечтали лишь не видеть как можно дольше?

Снова дядины глаза посмотрели в упор. В горле встал тяжелый комок.

– Правда не понимаешь, – он улыбнулся, – мой свет?..

Другим тоном, иначе ему говорили прежде эти слова – святое ласковое обращение для самых близких родных, друзей, соратников. Стало еще холоднее и гаже, Хельмо попятился, невольно заслоняясь и от взгляда, и от оклика, и от улыбки.

– Да, – отчетливо произнес он. Лучше так, лучше еще унизится, но услышит все раз и навсегда. – Я не понимаю. Я люблю тебя. И не понимаю.

Снова дядя будто сплюнул:

– Глупому люду – глупый царь…

Хельмо заставил себя вскинуть голову. Ему по-прежнему улыбались.

– Ты выбор, Хельмо. – Дядя покачал головой. – Выбор, который народ увидел и вбил в головы. Хочешь ты чего-то, нет… неважно, пока ты есть, они не успокоятся, пока ты есть, будут гадать, а как бы жилось с тобою на троне. И чего бы ни нагадали, многие будут верить: с тобою – лучше, чем со мной. Лучше ведь всегда там, где нас нет, и так, как мы не сделали.

Хельмо долго молчал, понимая: ничего не возразит, не предскажет, не знает народной воли и того, сколь капризна или верна его любовь. О похожем говорил с Янгредом, на похожее тот намекал. Горько, иронично улыбнулся, услышав «Царя на цепь не сажают», промолчал, а все же… Но кое-что было незыблемо. Хельмо упрямо покачал головой, шепнул:

– Но этот выбор не мой.

Дядя желчно, неверяще оскалился.

– И дружки твои тебя точно не переубедят?

– Нет. – Хельмо вновь сделал шаг. Дядя рассмеялся уже в голос и досадливо бросил:

– Пил бы вино побыстрее. Если правда хочешь нам добра.

Он отвернулся и медленно начал опускаться на колени; уже опустившись, бегло оглянулся вновь. Хельмо почти подошел, протянул умоляюще руку.

– Пожалуйста, не делай этого. Ради… ради него и себя.

Но больше дядя не оборачивался.

– Ты сказал мне «люблю», не раз. Так почему мешаешь спасти того, кого люблю я?

– Не спасти, – откликнулся Хельмо. – Измучить.

Он хотел приблизиться наконец вплотную, даже коснуться, но замер: опять отказали силы. Бросило в жар, в холод, заныли руки и бок, будто там что-то искрило. Потому что, смотря на труп в трясущихся руках, он вдруг ощутил себя как в детстве, когда впервые увидел дядю с крохотным свертком: как тот улыбался, и баюкал его, и не сводил с него взора. Как тогда рванулось из груди сердце, как защипало в глазах, как голос невидимого Грайно осадил: «Не смей!..» И как захотелось подбежать, и тронуть за руку, и спросить…

– А меня? – услышал он собственный голос из того детства. Не смолчал. – Меня ты хоть когда-то любил? Хоть немного? Разве я…

И дядя снова на него посмотрел – пристально, незнакомо, уже даже без ярости. Будто сквозь мутное стекло или стену. Он не отвечал – от этого в сердце дрожала, звенела нелепая, ненужная, ничего не меняющая надежда. Хельмо должен был задушить ее, должен был намного раньше, но не успел. И теперь мог лишь безропотно слышать:

– Любил, Хельмо. Очень любил. Но думаешь, просто это – долго любить чужое? Чужое дитя, чужую мечту, чужой дом? Задай этот вопрос своему рыжему дикарю… – Он явно хотел добавить еще что-то злое и горькое про Янгреда, но Хельмо не дал. Тихо ответил:

– Он смог. Иначе за всю твою ложь у нас еще в походе отняли бы полстраны. Он любит нас, потому что больше ему любить нечего, знаю, это другое, но…

Но, кажется, и этого не стоило говорить.

– Поразительно, Хельмо! – Дядя перебил резко, почти напевно, а лицо его опять ожесточилось. – Так знакомо, и ты еще что-то мне говоришь! Царь-герой… и его иноземный воевода! Или наоборот? Он будет попородистее тебя. Как там? «Царевич да королевич»?..

Глаза все горели. Казалось, дядя едва сдерживается, чтобы не ринуться на Хельмо. Но нет, он лишь продолжил чуть глуше, насмешливее:

– Будет вам слава, если сможете сплясать на наших костях. Серебро, золото, победы… Только дам обоим совет: не женитесь на ком попало, осмотрительнее ищите подруг. Царица-то когда-то жизнь всем испоганила: тебе, мне, стране…

– Царица?.. – выдохнул Хельмо. Слова эти казались лишь окончательным доказательством безумия, путаницы в дядиных мыслях. – При чем тут она?