Серебряная клятва

Вокруг действительно стало тихо: ни единого чирикающего голоска, только вдалеке шуршало море. Хельмо глубоко вдохнул его запах и первым направился к шатру. Он не знал, нужно ли Янгреду время, чтобы окончательно выкинуть из головы свою правду, и решил не ждать. В конце концов, он не нянька.

Скрипнула ветка – с неё сняли фонарь. С небывалым облегчением Хельмо услышал за спиной шаги.

* * *

Вулканический фонарь рядом с маленькими, но яркими масляными лампами светил совсем тускло. А ещё он обладал забавным свойством: его нельзя было погасить, пока живой огонь не съест последние угольки. Так что перед сном пришлось просто накинуть на него походный плащ Янгреда – тот принёс его с частью прочих своих вещей.

Когда Хельмо гостеприимно позвал его, он находился в полном оцепенении и даже и не задумался о бытовой стороне смены места ночёвки. Лишь на вопросе, чем ему предпочтительнее накрываться – покрывалом на шкуре медведя или покрывалом на шкуре более старого медведя, – он вспомнил о собственном походном одеяле из грубой, зато непромокаемой шерсти какого-то труднодобываемого северного зверя, не говоря о прочих насущных вещах вроде гребня и зубного порошка. Нужно было забрать и обмундирование. Забывать, что ночью может что-то случиться, не стоило.

В части Хайранга все уже спали, а сам он не пришёл. По пути обратно Янгред осознал, что это к лучшему, отпал риск наговорить лишнего, особенно если бы Хайранг оказался не один. Хельмо был прав: двое у костра выглядели счастливыми, такими, что от этого счастья никуда не деться. Как Инельхалль сказала, прижимаясь своими холодными – всегда холодными, точно впрямь русалка, – губами ко лбу Лисёнка?

«Я теперь боюсь каждый раз». Зверёнышу она такого не говорила.

Янгред поборол желание прихватить бутыль с вином, удержался и от вопроса, нет ли у Хельмо местного. Не стоило ничего глушить, лучше было просто заночевать с увиденным и осознанным, а завтра проснуться как ни в чём не бывало. Тем более Хельмо его не осудил, в чём-то понял. Потому что «всех прощает»?..

– Прошло три дня… – раздалось вдруг в темноте где-то в стороне.

Янгред рад был отбросить обрывистую мысль-вопрос, насколько всё же страшны его прошлые ошибки с расстояния минувших лет. В тишине он едва улавливал даже дыхание Хельмо, голос тоже прозвучал глухо.

– Что?

– Мы с тобой знаем друг друга три дня. Забавно.

Три дня, а уже говорят о сложном. О нужном ли? Мёртвый воевода. Живая жена. Мёртвые родители. Живые друзья. Янгред усмехнулся.

– Знаешь древнюю мудрость, что на войне всякое время множится на два?..

Хельмо задумался. Янгред открыл глаза, вгляделся в черноту невысокого потолка и крепче смежил веки. Спать не хотелось. Удивительно.

– Шесть, – сокрушённо сказал тем временем Хельмо. – Тогда шесть дней. Тоже немного. И такие… – прозвенел его смешок, перешедший в зевок, – слезливости расточаем друг другу. Про несчастное детство и всё такое…

Янгред невольно улыбнулся. Он замечал уже не раз, даже по самому себе: молодости свойственно стыдиться чувств, самых, казалось бы, простых и естественных, вроде доверия и расположения, тем более желания выговориться. Так и тянет поскорее прикрыться, запорошиться едкой насмешкой, глупой бравадой или напускным холодом. Обозвать всё словом вроде вот… «слезливости». Но Марэц говорил: с годами желание что-то прикрывать уйдёт. А вот людей, с которыми можно этого не делать, не останется.

– Это не слезливости, – сказал Янгред. – Прошлое… это скорее что-то вроде цепей. И не нужно много времени, чтобы понять, с кем ты готов их тянуть.

Тянуть, разделяя раны и пытаясь помочь. Совсем как сегодня у ворот. Много ли кто стал бы вместе с ним ранить в кровь руки? Хельмо промолчал, может, тоже вспомнив штурм.

– Я определённо не жалею, что тяну её с тобой, – просто сказал Янгред, но, ещё подумав, прибавил: – Впрочем, если тебе будет проще, давай исковеркаем мудрость под новые времена. Будем множить время на десять. Десять это…

Хельмо издал негромкий смешок.

– Десять – это слишком много!

Ночь уже украла последнее тепло из земли и воздуха. Проникающий за полог холод заставлял кутаться в одеяло. Янгред по-прежнему почти не слышал дыхания Хельмо, но чувствовал: тот тоже не задремал. Может, не надо было отказываться от ещё одной чаши вина?

– О чём думаешь? – спросил Янгред.

– Ни о чём. Просто не могу уснуть. Наверное, тревожусь. Это ещё что?..

Зашевелился полог. В полоске света мелькнул приподнявший его массивной башкой косматый силуэт, и раздалось сопение.

– Бум пришёл, – констатировал Янгред, слушая тяжёлую поступь. – Он у нас совсем как твой Цзуго. У него нет шатра.

Хельмо рассмеялся. Пёс неуклюже протопал, принюхиваясь, и, учуяв людей, поспешил улечься у них в ногах. Хельмо и Янгред устроились друг от друга даже не на расстоянии вытянутой руки, дальше, но Бум был такой большой, что с лёгкостью придавил ступни им обоим.

– Лучше бы вы завели кота, – сквозь смех сказал Хельмо, но всё же, кажется, сел, чтобы потрепать пса по холке.