Серебряная пряжа

Однова сидит Семка на завалинке, скрипицей тешится, жалобно выигрывает:

Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь в земле сырой…

Идет мимо пьяный извозчик Панкратыч, постоял у лужи. Увидел себя в луже, давай сам с собой разговаривать:

— Напился, а кому какое дело — напился. Не на свои пил! Фокин меня напоил. Фокин научил…

Наговорился с лужей и к Семке подходит, вырвал у него из рук скрипицу и давай рвать струны, все оборвал, замахнулся скрипицей, хотел об угол ударить, в щепки расколоть, а из-за угла и вывернулся Бурило. Вырвал скрипицу, Семке отдал, а Панкратыча в луже выкупал, намял ему бока.

Загорюнился Семка, не играет его скрипица, струна оборвана, а купить новую струну не на что, денег нет.

Тут пришла Аленушка, рассказал Семка ей про свое горе. Дала она ему еще пряжи звонкой, натянул он новую струну, заиграл лучше прежнего. Все птицы к его избе слетаются, когда он играет, трава к земле клонится, деревья не шелохнут: игру слушают.

Погостила Аленушка недельку, опять ушла.

Бурило под Семкину игру еще заковыристей про Фокина стал небылицы складывать, людей по вечерам потешать. Задумал Фокин сжить Семку со света. Пришел раз к Фокину ночевать из иргизских лесов юродивый Парамон, и подговорил Фокин юродивого опоить зельем Семку. Пока Семка играл на завалинке, зашел юродивый в избу, на столе кружка с квасом стояла — и вылил в квас склянку зелья.

Посидел с Семкой на завалинке и поковылял своим путем-дорогой, сухую ногу волоком поволок.

День был летний, знойный, припекло Семку на завалинке, испить ему страсть как захотелось. Ощупью по стенке вошел он в избу, а окно было худое. Откуда ни возьмись — влетела в избу ласточка стрелохвостая. Летает по избе, чирикает, чуть крылом о кружку не задевает, норовит у Семки кружку из рук вышибить и словно отговаривает:

— Чирик-чирик, не пей, Сема! В кружке — зелье!

А Семе невдомек, о чем ласточка чирикает. Только взялся он за питье-то, ласточка задела крылом кружку. Сема не удержал, уронил, весь квас из кружки и вылился. Ласточка чирикнула над его головой, вылетела в худое окно и пропала в синем небе.

Фокин ждет, пождет — вот Семку на погост понесут, а Семка, как прежде, с утра до вечера сидит на завалинке да скрипицей забавляется.

Другого зелья Фокин припас. Идет раз Семка со скрипицей мимо дома Фокина, увидел его Фокин, подает кухарке пирог.

— На-ка вынеси, подай божьему сироте, да смотри, сама не рушь пирога!..

Вынесла кухарка, подала пирог Семе. Взял он пирог, низко поклонился, спасибо сказал. А Фокин про запас еще пирог с зельем оставил: если один пирог Сему не проймет, можно второй подать. Во втором пироге зелье злее первого было.

Пришел Сема домой, скрипицу в потайное место убрал, съел пирог, на голбец отдохнуть лег. Лег, да и заснул. Заснул и не проснулся. Неделю спит, вторую не встает. Третья неделя пошла. Сема со скрипицей на улице не показывается. Кто что говорит: кто ладит — Сема на ярмарку в Макарьев убрел, кто — Сема сбирать по селам отправился. На третью неделю заявилась к Семе в избушку Аленушка. Поглядела, а Сема непробудным сном спит.

Побудила-побудила Аленушка Семку, не встает он, не просыпается. Лежит, как каменный. Румяный, дышать — дышит, а слова не скажет.

Нашла Аленушка скрипицу Семкину. Села у изголовья и стала играть по-своему. Дверь на засов заперла, окна дерюжками занавесила. День играет, ночь играет.

Фокин обрадовался: наконец Семку со света сжил. Еще Бурилу бы как извести, тогда некому было бы позорить Фокина.

Играет Аленушка при лучине, сама с Семкина лица глаз не сводит. Играла, играла: на первую ночь Сема потянулся, левой рукой шевельнул, на вторую ночь Семка на бок перевернулся, правой рукой шевельнул, на третью ночь — Семка кашлянул, поперхнулся, глаза ладошкой потер и проснулся.

— Эх, долго же я спал. Год или два, и не помню. Чего только во сне не видал. Будто стою у могилы, бородатый старик в черной рубашке меня в могилу тянет, а девушка в красном платье меня из рук у старика вырывает. Испугался я! Все-таки вырвала. Обрадовался я, тут и проснулся. Вот так пирожок подала мне фокинская кухарка!

Видит Фокин, опять Семка со своей скрипицей по улицам пошел. Опять с Бурилой на гулянках, народ за ними табуном ходит, опять Фокину скоморохи своими притчами кости промывают.

Досадней всего Фокину, что его дочь меньшая. Лизка, за Семкой бегает: где Семка, тут и она, ей хлеба не давай, только бы Семку послушать. И ругал и колотил отец Лизку, а она как из ворот выбежит — и к Семке завьется. С ума сходил Фокин из-за Лизки. В кого только уродилась? Ни норовом, ни лицом на Фокиных не похожа. И делает все по-своему. С голоштанниками в зубари да в кляч на лужайке режется. Прибежит домой вся в пыли, в репье, на ногах цыпки, платьишко в клочья изодрано.

Волосы на себе с досады Фокин рвет. Ни уговор, ни ругань ее не берут.»