Серебряная пряжа

— Хватит с тебя, родное сердце, я тебе подал, когда рассчитывал, больше у меня ничего нет. Не прогневайся, бог подаст! После этой мерлухи эва сколько вас таких под окнами ходит, я не красно солнышко — один всех не обогрею!

Так ни с чем и проводил Семку из конторы. Дома Семка Аленушке жалуется на свое горе-горевание. Аленушка его утешает:

— Погоди, не печалься, за ненастьем вёдро приходит, а за горем и счастье явится.

Вечером опять хозяин со скрипицей на балкон вышел. Как заиграл, так про все на свете и забыл, будто он и не хозяин своей фабрики в этот час.

Пока играл, под балконом опять появилась та чернокосая, черноглазая, за руку рыжего Семку-слепца меж грядок ведет. Узнал Гарелин их, спросил, что им нужно. Чернокосая говорит, что, мол, больше Семка не работник на фабрике, можа, с годами и справится, а пока не справился, надо ему как-то на хлеб добывать. На хлеб он себе добудет, только скрипку бы ему купить, но денег на скрипку у Семки нет. Когда работал, хозяина, Семка слушался, почитал. И хозяину не к лицу маленького человека забывать в беде.

Гарелин слова против не сказал, не обиделся. Вынул сотельный билет и бросил с балкона Семке под ноги.

— Что же ты мне раньше не сказал? Давно бы я тебе на скрипицу дал. Я думал, на какое баловство ты просил давеча.

Увела чернокосая Семку. И Гарелин на покой отправился.

Повез приказчик Небурчилова товары в Москву, привез Семке скрипку. Аленушка подарила Семке звонкую пряжу, за которую ее с фабрики прогнали. Подарила и наказала: если что скрипка не заладит, нужно пропустить в струну звонкую нитку. Семка так и сделал.

Наловчился он играть, по слуху все перенимал. Вый-дет Гарелин вечером на балкон, заиграет, а Семка возьмет свою скрипицу, сядет под окном и выводит за Гарелиным по его следам. Выходит у него дело. Не много и поучился, стал лучше Гарелина играть.

Женится ли кто, девку ли замуж отдают — стали Семку на пиры звать. Придет, поиграет — накладут ему в сумку пирогов, булок. Тем и кормился. А когда ни девишника, ни смотрин нет, другое дело есть у Семки. Подрядился он в артель «Слепых и убогих» подыгрывать, дозволили ему в круг садиться с деревянной чашкой, свою долю получать.

В те поры нищих да убогих по городу целые артели ходили. А в праздник хоть окно не закрывай: один уходит, другой подходит. Всякие тут: и убогие и слепые, а больше все старцы: уволят по старости с фабрики, износился — надевай суму и кормись христовым именем.

Такие-то вот и соякшались в артели слепых да убогих, про «Бедного Лазаря» пели. В субботу по хозяйским дворам тронутся, всех ославят и Гарелина навестят.

К этому часу Гарелин уж у ворот стоит. Волосы намаслены, в пробор расчесаны, при часах, и золотая цепка через весь живот. В карманах мелочь припасена. Встречает:

— Ах, родные сердца, праведники господни, смиренные, не строптивые, всем вам рай господен уготован. Нате вот помяните за упокой души покойного моего родителя раба божьего Никифора.

И начнет горстями на каменну площадку серебро бросать. Серебряный дождь на камнях запрыгает. Бросает, и по глазам заметно, что смеется над нищими, а виду не дает. Так умильно наставляет:

— А вы не все сразу, вы по одному, всем по денежке хватит. Не топчите друг дружку. Не толпитесь кучей.

А где тут, как горсть бросит — все в одно место кинутся, друг через друга кубарем летят, почнут костылями палками махаться, а не хошь — пойдут костыли по загорбкам гулять.

Праведные души, пока дележ идет, переругаются промеж собой, передерутся, один у другого и корзинку-то с сухарями истопчет или в крапиву забросит. Так уж заведено было. Субботный дележ ли, поминки ли — все подерутся, а случалось, который потщедушней попадет в середку, и вовсе душу вымнут.

Чем больше мятево, тем чаще в то место Гарелин мелочь швыряет, сам наставляет:

— Все мы под богом ходим. Вот и я последний грош с вами делю.

А в воскресенье, как к обедне зазвонят, у Покровского собора за оградой, на паперти этих нищих целый полк соберется, видимо-невидимо, что твоя здвиженская ярмарка, откуда только наползут.

С артелью «слепых и убогих» и Семка к собору пришел. Все кругом расселись. У ног деревянные чашки поставили, а Семку со скрипицей на камень в середку посадили, у ног его тоже деревянный ставец. Старшой по артели Митя Корыто, челночник с Витовской фабрики, за старостью уволенный, перекрестился на Егория, что на коне с копьем в руке над папертью сидел, велел, начинать Семке: «Про Лексеюшка, божьего человека, заводи!» Семка на скрипице играет, а ему, кто как может, вся братия нищая подпевает. На паперть не протиснешься — там тоже такая же артель примостилась с чашками да с банками. Ждут, когда хозяева приедут.

У хозяев была привычка молиться приезжать к самому началу. Первой являлась голь фабричная: ткачи, присучальщики, шпульнки, нитовщики. От них не больно много в жестяные банки падало. У самих у каждого в кармане семитка на свечку, семитка на блюдо да грош на просфору.