Серебряная пряжа

Тут как раз на соседней фабрике мастер понадобился. Туда и ушел Гордей. В чести да в славе жил.

Не забыл он Петьку: в ученики взял. Перво-наперво наши давай ему пятки проверять: медные ли? Глядят — пятки, как у всех.

А кто знает, можа, и не он медными-то пятками по дикарьку стучал. А у хозяина проторь вышла. Не дал к сроку товар — содрал с него купец неустойку да и поехал к другому фабриканту ситцы закупать.

Непробудный сон

Бывалыча, приди зимой в контору к Гарелину, попроси горсть снегу с его двора — и то не даст. Сперва спросит: «На што тебе?», потом в затылке почешет, подумает и скажет: «Можа, снег самому на что понадобится».

Но и у Гарелина слабость была. Кто попроныристей да половчей, пользовались этим случаем: нет-нет и нажгут Гарелина — кто на целковик, кто на четвертак, случалось, и по красненькой отваливал. Главное тут — умей поспеть, когда надо, умей Гарелина в хорошем духе застать. Попадешь к такому часу — не прогадаешь. Опосля, можа, он и спокается, а денежки улетели, не воротишь, хоть ты на голове ходи.

А вся загвоздка вот в чем была: Гарелин был шибко учен. В Петербурге науки проходил. Со своими мало с кем знался. Наших-то тряпичников не привечал, недолюбливал, хоть и сам был ягода с того же поля. Сам ни к кому не хаживал и к себе никого не зазывал. И жену себе подобрал из княжего роду.

В доме, ровно ситцевых кусков на складе, поленницы книг были навалены до самого потолка.

А пуще всего любил он скрипицей тешиться. Как с фабрики воротится, умоется, духами попрыщется, скрипицу в руки и на стеклянный балкон выйдет. Белую салфеточку под щеку подложит, припадет ухом и давай выводить, что твой соловей по весне. Балкон в сад выходил. Тут уж, брат, не стукни, не шевельнись. В доме в эту пору все замертво сидят. Муха пролетит — слышно. В этот час и приступай, к нему с просьбой. Да знай, как подъехать. Когда играет, не шикни, стой столбом — будто ты от его игры языка лишился. А кончит играть, вздохни да охни, потом выкладывай, зачем явился. Ничего, кажется, не пожалеет. Таял человек, словно воск, от игры мягче становился. Ну, этим, бывало, иные пользовались.

За оградой горелинского сада домишко бросовый стоял. Жила в нем ткачиха, Палагея — вдова с ребятишками. Трое их у нее было.

Палагея не больно горю-то поддавалась. Придет к ней соседка Парасковья, — эта постарше ее была, у Кунаева работала, песельница, прибауточница. С Парасковьей и в избе-то светлее станет. Возьмут да песню запоют. Семка, сынишка Палагеи, весь так и встрепенется, — тоже петь. Да поет-то как: голосок молодой, свежий, мягкий такой, и уж на волос не сфальшивит, не соврет. Оставит его одного мать с робятишками, припрет дверь палкой, сама на фабрику уйдет. Ему и горя мало, робят обиходит, картошки наварит, накормит и затянет песню, одну пропоет, другую начнет. С песней ложится, с песней встает. Вечером бредет мать с фабрики — за полверсты слышит, как ее Семка в избе заливается.

А как Гарелин на балкон со скрипицей сядет да заведет, Семка так и обомрет, через забор шмыгнет в сад, притаится за кустом и слушает, всю ночь готов стоять. А наутро, глядишь, уж Семка сам насвистывает, напевает, что вечером услышал, да так ладит, что и на скрипице другому не суметь.

Как увидит Семка скрипицу, матери спокою не дает:

— Мамка, а мамка, купи мне такую скрипицу…

— А на что тебе?

— Играть буду.

— Полно тебе, дурашка, — скажет мать, — словно и дело. Еще вот годок, да и в контору поведу, а там уж не до скрипицы будет.

Можа, и потешила бы, да потешить-то не на что.

Засвистит соловей ночью в саду, а Семка сядет под оконцем на завалинке и давай соловья передразнивать. И соловью не уступит.

Да, с горем-то больно скоро привелось Семке спознаться. Без поры, безо времени мать умерла. Остался он с меньшим братцем и сестренкой за старшего в избе.

Походил Семка по конторам, — нельзя ли как хоть подметалом где приткнуться, и просил, и плакал, да не берут. Мал, время не пришло.

Вот раз вышел Гарелин на балкон со скрипицей и заиграл. Под балконом в саду на грядах розы, по кулаку, цветут. Всякие: красные, белые, черные, от лип медом пахнет, птицы щебечут. Тихо в саду. И солнце садится, облака, словно шали из белой кашемировой шерсти, золотыми каймами пронизаны. За игрой и не заметил он, — луна сквозь гущу сада выглянула.

Кончил играть. Глянул в сад, а между гряд стоит красавица в розовом платье, черные косы в три ряда вокруг головы обвиты. За руку паренька рыжеватого держит.

Видит Гарелин, это тот самый мальчишка, что в конторе у него плакал, на работу просился.

— Что вам от меня надо? — спрашивает.

Чернокосая и просит Гарелина взять паренька на фабрику, хоть куда-нибудь, на что погодится: бороды обирать или шлихтовальщиком — краску растирать, или в контору на побегушки.

— А ты кто ему доводишься? Сестра, что ли? — любопытствует Гарелии.

— Родственница, — отвечает черноволосая.

— Пусть завтра к пяти часам на фабрику явится, найдем работу.