Серебряная пряжа

Прилетел Семка к фабричным воротам ни свет, ни заря: боялся, не опоздать бы. Поглядел управляющий на Семку: больно мал, не надолго такого хватит. Сивые щетинистые брови нахмурил, сердито на парнишку глянул.

— А чего ты босиком пришел?

— Обуться не во что.

— Не во что обуться, а работать хочешь, чай, не зубарь на лужке тянуть. Краска да каустик в два счета ноги до костей объедят. Ну, ладно, велю я тебе коты выдать. А ты мне за коты хоть ягод корзину в воскресенье принеси. Лес-то рядом.

Привели Семку в граверную. На полу краски лужами разлиты. Дым облаком под потолком плавает. Защекотало у Семки в носу, зачихал он, закашлял, слезы потекли, словно луковицу понюхал. Невзначай ступил в лужу, а на ноге чапина была, о стекло лапость порушил, — бежал на фабрику. И запрыгал Семка на одной ноге, ровно на горячий гвоздь наступил. Степан, старший гравер, велит Семке под ноги глядеть, а то, неровен час, вовсе ног лишишься. Сначала босого Семку поморил, потом послал валики мыть к корыту, швырнул ему коты на деревянных подметках. А в эти коты весь Семка влезет. Не коты, а два корыта, в них не по полу ходить, а робят качать, взаместо зыбки.

Пока в люди выйдешь, всякое повидаешь.

Очумел Семка за полдня, угорел около котлов и чанов. Зарябило у него в глазах. Два парня по луковице в рот взяли, принялись в котлах мешать, пар под потолок лиловым столбом взметнулся. И парней за этим столбом не видно. Кончил мешать, — выплюнул один луковицу на ладонь, а она, как яичко крашеное, лиловой сделалась, а во рту была.

— Иди-ка, глянь, что там делают! Привыкай! — послал Степан Семку к котлам.

Сунулся Семка, а у него и дух захватило. Отпрыгнул он к стене. Чихал, чихал, насилу прочихался. Парням и любо, видят, что Семке спервачка все здесь хреном в нос бросается.

— Эй, вы, протравите-ка валики! — крикнул Степан своим ученикам.

Парни завязали рты тряпками. Понесли валики к ванной. Опустили их в ванну. Закипело, зашипело в ванне, пена поднялась, лиловый дым поплыл над ванной. Просит парень Семку валик подать. Понес Семка, дыхнул над ванной, словно еловую шишку проглотил, и дышать больше нечем. И сел он около ванны. Схватили его, вытащили к дверям. Ну, у дверей-то кое-как опамятовался, отдышался. Парни бранят его:

— Больно смел, разве с незавязанным ртом сюда подходят? Крепкая водка, когда задымится, не только что человека, а и железо разъедает.

С тех пор узнал Семка, что за крепкая водка, про которую отец часто говорил, лежа на голбце да в тряпицу кровью харкая.

День за день наловчился Семка краски растирать.

Степан не любил учеников хвалить: и хорошо сделают, да молчит, а Семку хвалил. Расторопный был Семка, смекалистый и до работы охочий. За день-денской промокнет весь до последней нитки, вонью, красками пропитается, выкрасится, сам на себя не похож.

После работы скорее домой бежит: как, там брат с сестрой, не плачут ли? Дома картошки наварит, брата с сестрой накормит. Так и жили они в ладу и в согласьи.

На беду Семки, хворь одно лето на людей напала: черная оспа пошла по фабрикам, по избам гулять, начала народ ковырять, уродовать, — под каждой крышей покойник или два, а то и всю семью вывернет. Никакого спасу от этой мерлухи нет. Нынче, как ни в чем не бывало, человек на своих ногах ходит, а наутро и свалился.

Сначала к сестре с братом оспа пристала, обоих в неделю свернула, отнесли их на погост. За ними и Семка слег. Перемог он хворь, но после хвори на всю жизнь не человеком стал. Всего изуродовало, словно горох с его щек ковыряли, ямка на ямке. Да ведь с лица не воду пить, были бы руки да ноги, и рябой проживет. Хуже всего стряслось: ослеп Семка после этой проклятой оспы.

С палочкой еле-еле дошел до фабрики. Жалко Семку всем стало. Погоревал, погоревал Степан — велит Семке домой отправляться. Не нужен он больше на фабрике. Пошел Семка к приставу. И пристав домой посылает. Наведался Семка в контору, в конторе хозяин был как раз. Просит Семка хоть куда-нибудь приткнуть его, хоть около крашенины на дворе сидеть, а хозяин говорит, что не погодится он такой и на эту должность. Лишний стал. Велел казначею отсчитать Семке, что причитается, и два рубля вперед выдать. Вот и весь расчет. Заплакал Семка и поплелся потихоньку в свою конуру, в Продирки.

Вошел в избу, а в избе сидит та девица черноволосая, Семкину рубашку латает.

— Кто тут? — Семка спрашивает.

— Это я, Семушка, Аленушка-странница. Пряла я у Корзинкиных в Ярославле, до звонкой пряжи додумалась, сочли меня за ведьму и выгнали, хотели в острог посадить, а я убежала, вот по свету и скитаюсь. Рубашку тебе зашиваю! Зашью и дальше пойду.

Просит Семка Аленушку не уходить, пожить с ним в избе хоть недельку. Согласилась Аленушка пожить с Семкой.

Прожил Семка все денежки. Как жить дальше — не знает. Корзинку сплел, побираться сдобился. Его и научили добры люди к хозяину наведаться. Наведался Семка. Попросил, что не подаст ли хозяин. А хозяин отвечает: