Серебряная пряжа

И белый свет для Прохора помутился: пять лет недоедал, недосыпал — и все даром. Карош хозяина напугал тем, что товар линюч получится: в первый погожий день рубашка выгорит, при первой стирке краска сойдет. Селиверст сначала упирался: книга книгой, а ты на деле проверь, каков ситец на щелок. Не верится Селиверсту, что ситец линюч будет. Прохор хоть и стар был, а задорный, сердце в нем молодое было: кинул немцу на стол образец цветистый и свой рецепт.

— Сначала проверь, потом охулку клади!

Хлопнул дверью и вон из конторы. У себя в углу заперся.

Карош принес склянки, банки в контору, чего-то в них налил, отрезал ленточку от образца, макнул в склянку, потом в другую, — побледнел колер.

— Глядите, линючка, — указывает Селиверсту, — рецепт проверять нечего.

Селиверст задумался, жаль ему от такой расцветки отказываться. Спрашивает:

— Не чертовщина ли какая у тебя в банке-то?

А Корош ему:

— Да хоть на язык испробуй, щелок, в коем в деревне стирают.

— Вижу, — согласился Селиверст. Велел Карошу постараться, все силы приложить, а подогнать такой колер, что приманит всех баб и девок к его лавке на нижегородской ярмарке.

Карош тайком списал Прохоров рецепт себе на бумагу. Рецепт кинул Прохору:

— На вот бери, не нужен.

Прохор глядит: рецепт его, да не тот, вгорячах-то он бросил в конторе старый рецепт, а не тот, который нужен. Новый-то у Прохора в картузе остался. Время идет. Прохор своим делом занимается, Карош — своим.

Однова ночью к Карошу человек из Костромы приехал, сам костромской фабрикант, и чтобы ивановские-то не признали, для виду-то рыжие брови сажей почернил. Давно он за голубой лазорью охотился, образцы у Селиверста скупал, людей к Прохору подсылал, и все ничего у него не выходило.

Карош — бутылку костромскому в карман и рецепт подает, а тот серебро горстями, как условлено, немцу в шапку сыплет.

Ночью приехал и той же ночью убрался костромской-то: повез к себе бутылку с лазорью и рецепт тайный. Карош на столе столбиками разложил серебро, зажег свечку, да до самой зари и любовался выручкой. С барышом-то даже малость на фабрику опоздал, — этого за ним не водилось. Точен был, как маятник, а тут завременился. Прохор ученика Евграфку пробирает, вырвал у Евграфки голубую бутылку.

— Ты, шельмец, у меня из шкафа ее стянул? Ишь, заместо моей соды себе молока налил и не спросился.

Евграфка крестится, божится, что и привычки не имеет в чужой шкаф заглядывать, что молока не сам наливал в бутылку, мать собирала. А Прохор разобиделся — не бутылку жаль, озорства он не терпел.

— Я, — говорит, — свою бутылку из тыщи различу. Дно копытцем, пониже горлышка клеймо, с буквами и с орлом. Пиво мало пивал, а такие бутылки видывал. — Поставил бутылку в свой шкаф, а Евграфке пригрозил.

С этого Карош и забеспокоился, вроде земля у него под ногами горит. Дело-то плохо, мутит его тайная дума: не бутылку ли с содой второпях схватил взамен краски? Не то его пугает, что взамен краски соды всучил костромским, а не приехали бы костромские да за такой подлог бока бы ему не намяли.

Тем утром Прохору что-то весело стало. В обед он и говорит Карошу:

— Зря мой рецепт забраковал. Я не тот рецепт вгорячах сунул. Вот он — настоящий-то, — вынимает из картуза грамоту и показывает Карошу.

У немца от этих слов аж в глазах зарябило. В миг он преобразился, пушистым таким прикинулся: дай, мол, я и этот рецепт проверю. Можа, он-то составлен хорошо, а только проба не удалась, так это дело поправимо.

Но Прохор смекнул, рецепт показать — показал, а в руки немцу не дал.

Стал немец думать, как бы у Прохора рецепт захороводить, и надумал:

— Благо расцветка ярка, пусть и линюча, был бы товар лицом цветист, давай запродадим рецепт тайком кому-нибудь кинешемским или вичужским.

Долю равную Прохору сулит. Прохор простаком прикинулся, мол, он запродать негодный рецепт не против, да все думает, какую долю взять за него.

Карош не отстает, хитрит-мудрит.

Хитри, не хитри, братец, старого воробья на мякине не проведешь. В кабак потащил немец Прохора. Штоф заказал, требухи купил на свои деньги.

Прохор говорит:

— Без компании, угощаться не люблю, зови моих с красильни.

На другое воскресенье все пришли. Давай Карош раскошеливаться. Жалконько денег колористу, но думает: что у трезвого на уме, у пьяного на языке, авось, за штофом проговорится.

Так тебе и проговорился! Ничего не узнал.

— А сколько возьмешь за свой секрет? — прямо спрашивает.

Сподручные кричат Прохору: «Не продавай!» Прохор в расчет не берет.

— Секрет — мой, я ему хозяин, да и секрет-то незадачливый. Подходящую цену даст — продам.

Молодые мастера тащат Прохора из кабака, а он упирается.

— Задешево не уступлю, много ли денег сулишь, стоит ли торговаться?

Немец говорит, что капиталу хватит.

Прохор на прощанье сказал:

— Ночку подумаю, сколько взять, чтобы тебя не обидеть, самому не продешевить.

Сам думает: «Пусть купит, раз ему так приспичило».