Серебряная пряжа

Открыл Прохор лист, а к листу тряпочка приклеена, та самая, что когда-то его брат вгорячах в избе у Прохора бросил. Только колер на ней поярче, понежнее, чем колер у Кароша. Тоже лазурное поле, а по нему земляника с листочками.

Не велит Прохор и гроша за чужую выдумку немцу платить. Не то что платить ему, а выведать, через чьи руки чужим колером завладел, да прихлопнуть за шельмовство как следует, снять клетчатые штаны да прутьев принести, отделать так, чтобы до новых веников не забыл.

Селиверст глянул в книгу к Прохору, — и в самом деле в книге колер точь в точь такой, только ярче и нежнее. Тут он и раскусил немца, Немец судом пугает, требует — заплати ему обещанное.

Чем бы все кончилось, неизвестно, если бы не зазвенели под окном бубенцы: кто-то на тройке к конторе подъехал.

Это костромской купец как раз к крыльцу подкатил, знать, для храбрости подвыпил, бежит на крыльцо, ступеньки под ногой жалуются, кнутовищем машет, немца требует на расправу. Выхватил из-за пазухи бутылку голубую с орлом, трясет у немца над головой, о голову бутылку разбить хочет.

— А, накоси, удумал! Содой захотел напоить! Соды всучил заместо краски. Все мы сверили, выверили — сода, лекарство как есть.

Кабы Прохор не встрял, долго бы хозяин синие осколки с полу не собрал, а затылок немца еще бы дольше бутылку с орлом вспоминал. Бутылка-то хороша, увесиста, таким кадилом махнешь — стену прошибешь. Стекло в палец толщиной.

Знать, бутылку свою пожалел Прохор, ударить не дал. Взял он ее и сказал:

— Вот это бутылка — всем бутылкам бутылка: полсвета обошла, а хозяина нашла.

Пока шумели, галдели, Карош задом-задом, да и поминай как звали.

С этого дня его больше у нас и не видали, а поминать — поминали: был-де такой хваленый Карош, да цена ему оказалась — грош.

Чортов палец

В полях после грозы черные камушки попадаются. Чортовыми пальцами их называют. А на нашей фабрике хозяина Якова «чортовым пальцем» прозвали. Не человек был, а гора, саженного роста, такой медведь: в дверь по-людски не ходил, боком протискивался. Пучило его словно на дрожжах. А в голове не много было. Темный был человек.

Работал у него Аким — красковар. Знаменитый мастер. Росточка большого бог ему не дал, а душой был добрый — не сварлив, не кичлив, выходит, что душа больше его самого была. Бывают такие люди. Любил Аким краски больше всего на свете. И сил своих не жалел, все выдумывал, как бы положить, расцветку на ситцы покрасивей да попрочней. Что ни; задумает — сделает.

Первое время хозяин на него не обижался, да недолго. Заявился на фабрику немец один, объявил себя понимающим в красочном деле. Пачпорт перво-наперво подает, а в нем прописано: у московских хозяев ситца красил и благодарность заслужил. Яков польстился на немца, взял его главным колористом на фабрику. Ну, и спихнул немец Акима. Пришлось Акиму под началом у него служить. Только немец попался недолговечный.

Потащился хозяин Яшка весной с товаришком в Нижний на ярмарку, а немца и след простыл. Приехал Яков с ярмарки, кличет немца, — конторские и знать не знают, куда завихнулся хваленый колорист. Яков — словно жгучая крапива: ходит по фабрике, мечет, путем никому слова не скажет.

— Чортовы пальцы, еко-про-еко, пока базарил, фабрику развалили, все приходы-расходы попутали.

Я хоть грамоте и не горазд, а насквозь вижу: все вы жулики, так и норовите хозяина обворовать.

И пошел, поехал. Только слушай. Отсоборовал конторщиков. По фабрике, как угорелый, заметался. Все у него — чортовы пальцы. Ткачих пропек, за мытильщиков принялся, таскальщикам — и тем досталось. Особо Яшка до красковаров добирался. Вбежал в красковарку.

— Где немец?

Красковары из-за чанов выглядывают, под нос себе ухмыляются.

— Где немец, чортовы пальцы, не слышите, что ль?

На Акима наступает. Аким тихонько-легонько поясняет:

— Ты его рядил, нас не спросил. Мы за него не думали. Теплое место искать отправился.

Сам улыбается, Хозяин как зыкнет:

— Ты, чортов палец, еко-про-еко, не смейсь, я тебе не валеный сапог. Пошто товар испортил, в убыток хозяина ввел? Отвечай!

А что отвечать? Без ответа все ясно. Красковар начистоту заявил:

— Не моя рука в цвете, не моя голова в ответе. Немец красил, не я.

Красковар сел на кадочку да по порядку все припомнил, как дело было с того часу, когда немец впервой заявился.

— Я говорил, нужды большой нет чужого мастера брать, а ты мне: «Аким, чортов палец, в красках не разбираешься, немец похвалу за свои рецепты заслужил».

Ровно кто краской плеснул на хозяина: красней вареного рака стал.

— Ну, так знайте же, не я проторговался, а вы, чортовы пальцы! Что на ярмарке не дополучил, в конторе наверстаю.

Как сказал, так и сделал. К вечеру один набойщик заглянул зачем-то в контору. Прибежал, докладывает:

— Ну, наш чортов палец белены объелся. С ткачих по пятиалтынному с носу скинул, с набойщиков — по четвертаку, а о красковаров — по целковому. С Акима — особо — трешницу.

Аким только в затылке почесал.

— За немца, ребята, отдуваемся, за его рецепты хваленые.

Меж собой пошептались, на том и остановились. Выше хозяина не встанешь. Такие времена были.