Серебряная пряжа

— Настасья, продай, — говорит, — мне косы, дорого дам. На што они тебе?

Удивилась девка, сочла за шутку такой спрос.

— А тебе на что?

— На дело понадобились. Остриги давай. Себе прядку можешь оставить.

Настасья свое:

— Что ты меня — метить, что ли, задумал? Остриги своих дочек, у тебя их целый куст.

Захар плюнул только.

— Не любоваться твои волосы покупаю. Чай, сама догадываешься, чьи у тебя косы?

— Свои.

— То-то и оно. Свои, да кем подарены?

Настасья совсем опешила.

— Батюшка с матушкой подарили, навечно, по гроб.

— А в какой реке твой батюшка с матушкой плавают?

Ну, думает Настасья, хозяин, наверное, даве лбом о притолоку стукнулся, рассудок сторнул, говорит ни-весть что. Забыла, что сама про свои косы сказала. Захар прилип, как от мухи летней, не отмахаешься, долбит и долбит свое. Надоело Настасье слушать.

— И продам, — говорит, — мало проку тебе будет. Волос у тебя прибавится, а ум прежний останется, — уколола словом хозяина.

Тот и нос надул. Стращать стал:

— Постой, придет срок, не ножницами сниму, по волосу выщиплю, жив с твоими косами не расстанусь.

С того дня и пошел всякие подкопы подводить. Настюха тоже не дремала, не больно в обиду-то давалась. Не робкого десятка была, В работе не проштрафится, за словом в карман не полезет.

— Я, — говорит, — тебе, гнилой горшок, покажу, почем волосок, почем корешок.

Захар перехитрил ее, такой подвох состроил, что другому и не приснится.

Идет он раз мимо трактира, видит — Настюхин отец с лошадью у кабака целуется. Мужичонка был пьянцовский. С ткацкой разочли его по старости и хворости. В кабаке у целовальника зеленой микстурой лечился.

— Ты что, Ермолка, к кобыле прикладываешься? — спрашивает Захар.

А у Ермолки еле-еле язык ворочается.

— На шкалик взаймы прошу.

Захар смекнул. Дал ему четвертак, расписку требует.

Ермолка, кроме креста, ничего карякать не мог. Конторский писарь в два счета сварганил грамотку, Ермолке осталось только крест поставить. А что было в грамоте написано, спьяна он и не полюбопытствовал, поставил крест да с четвертаком, дай бог ноги, в кабак завихнулся.

Под воскресенье пряхи за получкой явились. Писарь на Настасью и не глядит.

— За тебя, — говорит, — все давным-давно получено, ступай себе. Твой отец за два года вперед твое жалованье забрал. Вот и расписка.

Девка так и ахнула. Знала она своего отца. Получил — все до копейки в кабаке спустит. Дома на отца с уваром кинулась, тот кстится, божится, никаких-де расписок не давал, за два года вперед не получал, получил всего-навсего четвертак; двугривенный пропил, а пятак на похмелку бережет.

Кому жаловаться пойдешь? Прежде хозяину больше верили. Ворон ворона, вестимо, не уклюнет. А коли и уклюнет — не больно. Настя было с банкаброша уходить. Не тут-то было. Выше хозяина опять не прыгнешь. Пашпорт не отдает. Сразу запутал девку, как муху паук. Жужжи, не жужжи, не вырвешься, осталось одно — отработать.

Принялась она опять за свою ровницу. В приготовительной-то ровница всему делу лицо придает. Ровница хороша — и пряжа из нее наславу, ну и ткань выйдет первосортная. Тут много прочес играет. Коли гребешок на ленточной машине грязный, то и лента пойдет так себе, неровная, непрочесанная, хорошей ровницы не жди. Как ни вертись, как ни прыгай, хоть о стенку лбом стучи, останутся на ровнице шишки с грязцой.

Настя в те поры все льняные науки прошла, толк в деле знала. На двух сторонках работала, много веретен в ее подчинении было, и все веретена, как солдаты командира, понимали ее, слушались. Утром прибежала она до начала смены, машину приняла, проверила, все ли в порядке. У ней уж такой обычай был: банкаброш чистый, хоть в гости его веди, ну, там планки, иглы всякие, валики, — все в полной исправности, как и быть следует. Ленты на месте, мимо скобок не бегают. Про запас катушки и валики есть, крючки разные — всем запаслась. Керосин и рвань — все на место. Без таких вещей работнице шагу не шагнуть. Заправила машину, поглядела, как ровница идет, у самой глаза с ночи наплаканы — красные, словно у подъязка. Обходит, в тазы посматривает, в коем лента на исходе, заправит. Таким-то манером наработка ровницы на катушку идет без пропусков. Неустанная ходит, ходит, как часы, разве что отлучится обрыв на веретенце поправить. Нет-нет да керосином валик смажет, протрет дочиста, бороду — пух оберет.