Серебряная пряжа

Норов хозяйский давно вызнала, умела угодить да потрафить Демидычу.

Стал Демидыч к серебряной свадьбе готовиться. Заглянул в сарайку, а там углей всего одна корзина осталась. В мурью влетел, кричит изо всей мочи глухой кухарке в ухо:

— Что углей не припасла?

А та свое:

— Чиво ты батюшка, Клим Демидыч?

— Чиво, чиво, глухая тетеря, углей одна корзина осталась, а у меня скоро гости будут. Чем самовар разогревать станешь? Что за пир без самовара? Не забывай, у кого служишь. Я не какой-нибудь тверской или рязанский косопузый лапотник, я — фабричная кость, мой дед еще у самого покойника, царство ему небесное, у Ермолая Лаврентьича Гандурина за грунтовщика правил.

Федосья в пояс кланяется, сама жалуется — всю седьмицу, словно на грех, ни один угольщик под окнами не проехал.

Обещал Демидыч прислать углей с фабрики: на фабричной кузнице углей много.

Закусил Демидыч, пошел на фабрику. Только в ворота вошел, глядь, на ступенях у дверей конторы сам: Антон Гандурин стоит. Демидыч ему в пояс, а Гандурин обрадовался, что человека увидел.

— Да ладно, ладно тебе сгибаться. Марш, живо! Главного колориста ко мне в контору. Да попроворней.

Словно встрепанный, забыл, что и фабричная косточка, Демидыч с этажа на этаж шныряет. Нашел колориста.

Стоит Демидыч в коридоре, руки в боки, ногу отставил. Потянулись люди на свои места, проходят мимо, кланяются Демидычу.

Таких, кто в другую сторону глядит, проходя мимо мастера, Демидыч не забывал. Тяжело было поклониться, и не легче будет штрафом поплатиться.

Идет Митька Ракмаков, мужик под потолок, рыжий, и уши большие, как у теленка, в стороны торчат. Пришлый, из вятских. Таскальщиком на зиму определился. Пудов по восемь носил. Идет с поклажей, только ступени трещат да лапти скрипят. Безотказный мужик, куда ни пошли — идет, хоть воз ему на спину взвали — несет, несет, сам себе напевает:

Да штьо, да штьо, да штьо, да штьо,
Штьо ты штьокаешь, поштьо?
Я хрестьянского прозванья,
Вот и штьокаю поштьо.

Поманил Демидыч пальцем к себе Митьку.

— Ты, штьо, поштьо, «Телячье ухо», после работы возьми у кузницы куль с углями да относи мне на Голодаиху, самовар греть. Чай, не забыл, который мой дом?

Еще бы — забыть дом Демидыча, с палисадником и зеленой крышей, в пять окон по лицу. Что ни воскресенье — ходит Митька за «спасибо» дрова колоть мастеру. Пошел и тут после обеда. А в кузнице-то кузнец Федор, — ядовитый мужик, — и отсоветовал Митьке куль с углями нести. Митькино ли, мол, это дело. Нужны угли, так и сам Демидыч придет. Привык Демидыч на вахлаках ездить, знает, на, кого взвалить, все на вятских отыгрывается, к городским не больно-то с кулями подступишь.

Послушал Митька кузнеца и не захватил куль с углями.

Вечером заявился Демидыч домой, велит Федосье к воротам итти, сарай отпирать, уголь встречать. Скоро «Телячье ухо» углей принесет.

Стояла, стояла Федосья у ворот, никто углей не несет.

Разгневался Демидыч: как это так, мастера слушаться перестали? Не то обидно, что куль с углями не принес, а то обидно — его, фабричную косточку, ни во что не ставят.

Решил припомнить это «Телячьему уху».

Пошел утром на фабрику, а Федосье сказал, что нынче обязательно куль с углями принесут.

Послал Демидыч мальчишку, что на побегушках у него состоял, за нитовщиком Пименом.

Пимен тоже, вроде «Телячьего уха», недавно на фабрику поступил, из-под Вологды откуда-то пришел. Степенный мужик, с окладистой бородой черной, скроен складно. Тише его человека на фабрике не знали. А говорил он не как у нас, а по-чудному: «Курча на ульче яйчо снесла».

Пришел он к мастеру. За конторкой Демидыч похаживает.

— Ну, «Курча на ульче», знаешь, зачем я тебя позвал?

— Никак, нет.

— То-то же. Ты вот без году месяц на фабрике живешь. А мой дед еще у Ермолая Лаврентьича на этой фабрике… вон еще когда наша кость к фабрике приросла.

Похвалялся, похвалялся, потом велел Пимену куль с углем на Голодаиху принести, Федосье отдать.

Пошел после смены Пимен за кулем к кузнице, а кузнец сидит на наковальне да Пимена отговаривает:

— Охота тебе пачкаться. Кисляк чаю захотел, а Пимен угли ему носи через весь город на своем горбу не за понюх табаку.

Пимен подумал, подумал, покурил с кузнецом да вместо Голодаихи отправился в фабричный барак на Ямы. Федосья дотемна у ворот стояла, все куль с углем ждала. Так и не дождалась.

До серебряной свадьбы два дня осталось. Рассвирепел Демидыч. Твердо порешил десятирублевки не пожалеть, корчажку масла на дом управляющему отнести, а поставить на своем, сжить с фабрики и «Телячье ухо» и «Курчу на ульче».

На третьи сутки пошел на работу и думает: «Жив не останусь, а заставлю кого-нибудь куль углей принесть». Выбрал на этот раз Ксенофонта-шпульника.