Серебряная пряжа

Ксенофонт-шпульник из-под Костромы недавно к нам попал. Мужичонка на вид неказист, желтушный, сморщенный, все лицо волосами заросло, только нос торчит. Но за работу у хозяина в чести был, веселый, потешливый, такой складень-ладень. С кем ни встретится, все что-нибудь сморозит, распотешит. Кого как, а его «Саблям-сапогам» кликали. За говор прозванье дали. Он тоже говорил по-чудному, как все костромские: «…Иду базаром, гляжу, мужик сапогам торгует. Тут едут солдаты с саблям, с шашкам».

Велит Демидыч Ксенофонту куль с углем на Голодаиху от кузницы доставить.

— Што не доставить, што не сослужить хорошему человеку.

Поклонился Ксенофонт мастеру, да и на свое дело пошел.

«Этот принесет», — подумал Демидыч. Немного отлегло от сердца.

Ждет-пождет Федосья у ворот куль с углями.

А Ксенофонта тоже кузнец отговорил куль тащить. Раздумал Ксенофонт: «А и взаправду, с какой стати мне углям греметь по всему городу, ради чего?» — И не понес.

Глухую Федосью и ту досада взяла. Три вечера у ворот попустому простояла.

Вошла к Демидычу и стала выкладывать:

— Все кричишь: фабрична кость, бела кость, а дело-то хоть брось. Знать, люди твои в расчет белу кость не берут, не слушаются. Ты про белу кость мне больше не пой, а тащи куль на своей спине.

Как помелом махнула в лицо Демидычу. Весь он так и вспыхнул. Пошел из комнаты в комнату бегать, стал все швырять, пинать, двери сами перед ним открываются. Всех домашних распугал.

Утром утихомирился и наказывает Федосье опять у ворот стоять, заместо одного — три куля ждать.

— Жив не останусь, а на своем поставлю. Я их, лапотников, проучу, они у меня; узнают, что я не чета им. Мой дед еще у покойника Ермолая Лаврентьича…

Со злости и аппетит потерял, не закусил, побежал на фабрику. Жена с Федосьей к пированью готовятся. Гостям наказали приходить на серебряную свадьбу. Жарят, парят, на стол готовят. Федосья тужит, охает. Углей на один самовар осталось.

Демидыч по дороге потяжок черемуховый выломал, в дело припас. Весь день по фабрике бегал, шумел, придирался и к правому и к виноватому.

К Митьке, Пимену и Ксенофонту больше всего хотелось ему прицениться, да как назло все трое работают на редкость чисто. Прилипнуть-то не к чему.

Перед концом смены заперся Кисляк у себя в конторке шкалик пропустил за воротник, храбрости у него прибыло. Бежит с черемуховым потяжком к Пимену:

— Вот тебе, «Курча на ульче», не будешь мастера, обмалывать. Неси куль с углями.

Сплеча так и охаживает черемуховой палкой по чему попало, к кузнице за кулем гонит. Пимен не знает, что и делать. Палку вырвать — хуже разозлишь мастера, может и с фабрики уволить. Кинул он шпулю я побежал к кузнице за кулем. Приходится тащить куль на Голодаиху.

Бежит, а Демидыч за ним, да все по загорбку-то, по загорбку-то его черемуховой палкой и пишет. Когда от Демидыча побежишь, хуже нет — остервенится, душу выбьет.

Выгнал Пимена, бросился к Митьке, а тот как раз по лестнице четыре куля на спине на третий этаж несет, ступени под ним трещат, лапти скрипят. На спине целый воз. Демидыч кувыркнул поклажу со спины, не дал Митьке опамятоваться и давай его потяжком потчевать промеж плеч.

— Вот тебе, вот тебе, штьо, поштьо, «Телячье ухо»! Живо за кулем ступай!

Погнал Митьку по всей фабрике за кулем. Митька бежит изо всей силы, Демидыч не отстает, знай по спине его охаживает, до самых дверей гнал. Вслед за ним тем же потяжком Ксенофонта на двор выкурил.

Собрались они втроем у кузницы, спины почесывают. Ловко мастер им кожу выделал. Дал им кузнец большой куль из-под углей. Держат они куль, а насыпать уголь не хотят. Кузнец насмех поднимает:

— Трое одного испугались. Я бы на вашем месте показал ему угли, век бы он их не забыл.

Зовет к себе наших парней, что-то шепчет им. Сидят они в кузнице, уходить не уходят и угля не насыпают.

Глянул Демидыч из своей конторки: насыпали ли? Видит, куль пустой у кузницы валяется и тачка рядом стоит. Схватил черемуховый потяжок да к кузнице, — ну-ка, мол, я их там еще раз развеселю.

Увидели мужики, — бежит мастер с палкой, скорей за дело: один за лопату, двое куль держат.

Что там у них было в ту минуту, один кузнец видел.

Минуток через пяток повезли они куль с углями на тачке. Из окон народ смотрит: все-таки трое одному уступили, вышло, как Демидыч хотел.

Выкатили тачку за ворота, один на куле сидит, двое тачку катят. Мостами меняются. Поочередно ни куль садятся. По закоулкам, переулкам, по базарным улицам, впритруску идут, торопятся куль поскорее доставить на Голодаиху. Вечереть стало. Подъезжают к дому Демидыча. У ворот Федосья встречает, радуется, не нарадуется. Теперь Демидыч-то домой заявится веселешенек. Отворила ворота и велит в сарай куль катить.

— На дрова бросьте, на поленницу, на земле-то они не отсырели бы, да повыше-то, ветерком обдует.

Повесила Федосья замок на сарай, спросила, скоро ли Демидыч домой пожалует.

— Это уж ты у него спроси.

Покатили угольщики тачку порожняком на, фабричный двор.