Серебряная пряжа

— Прозяб, батюшко Степан Тимофеич.

— А в Волге-то вода скоро будет еще холодней, — говорит ему Разин, и брови его черные в две горы сходятся, и в глазах что-то недоброе…

— Мужик, а что же ты не по-мужицки опояску повязал?

— Чтобы теплее, батюшко, — пришлец бормочет.

— А что это у тебя портянки-то как подвернуты? В дворне жил, а портянки подвязывать не выучился, — строго так Степан Тимофеич упрекнул его.

И сплоховал человечишка, вытянулся он перед Степаном Тимофеичем, стоит — дрожмя-дрожит.

Велел Разин обследовать беглого. Стащили с него армяк, портки с заплатами, а под портянками у него ассигнаций пачка. Ассигнации — ладно. Дело хуже оказалось — всяких бумаг фальшивых много имел при себе. Припугнули, сознался, — лазутчик. Подослан выглядеть да выведать. И никакой он не дворовый мужик, а дворянский сын.

За руки, за ноги схватили его Степановы люди, качнули раз-другой и, почитай, на самую средину забросили, только брызги полетели.

Едва с этим управились, подоспел Сергей с пятью молодцами да девка семая с ними. Тоже к Степану: не приютишь ли, не побрезговай. В час тот Степан Тимофеич, не скажешь, в хорошем духе был.

Встали у шатра все семеро, Сергей на шаг наперед ступил.

Из шатра, чуть наклонясь, Степан Тимофеич выходит, кафтан парчевый на плечи накинут и при золотой шашке.

— Откуда будете сами, люди добрые?

Не сдержался Сергей, как увидел он перед собой Разина, упал на колени, рубаху на груди рванул, и радостно ему, и больно, он и сам-то сказать не умеет, что с ним творится, что на сердце за долги годы накипело.

У Сергея инда в носу защекотало, как назло слезы на глаза навертываются. «Ну, — думает Сергей, — пропал я. Сейчас Разин скажет: «Тоже молодец, расплакался!» и отошлет туда, откуда пришли. А это — хуже нет».

— Степан Тимофеич, как перед богом перед тобой. Разрежь сердце мое и погляди в него, чай, все оно черным-черно.

— Издалека ли?

— Днями в трущобах скитались, ночами шли. К тебе путь держали. Ткачи мы ивановские. А что заставило… и кто мы…

— Встань, встань, сударь, я тебе не бог и не царь! Я, как ты, такой же человек! — велит Степан Тимофеич.

Встал Сергей. Положил ему руку на плечо Разин да в глаза попристальней глянул и удивил Сергея немало.

— Знаю. Все знаю: и кто ты и что тебя привело сюда.

Удивился Сергей:

— Откуда знаешь-то?

— Жизнь твоя на лице твоем написана. Вон ноздри-то какие.

Всех Степан велел приютить, накормить, напоить, всякому дело дать. Больше всех из артели полюбился ему Сергей.

Не в охулку, а по дружбе все стали его вскоре звать — Сергей Ноздря.

Наташу Степан увидел, только вздохнул глубоко, полюбопытствовал:

— Твоя, што ли?

— Да, с нами пришла. Вместе маялись…

Наташа о первого дня за дело взялась: рубашки кроить, белье стирать, паруса шить. Как узнали, что она ткачиха, откуда-то стан на корабль достали, пряжи добыли.

Пряжа диковинная. На бухарскую-то она не похожа, вроде чуть потоньше, а с английской сравнять нельзя — и позвонче и поприглядней. Глядит Наташа — пряжа-то не простая, серебряная.

И думает она: «Что бы такое соткать — Степана Тимофеича порадовать, за добрый прием отблагодарить? — И решила: — Дай-ка сотку я парус на стружок Степану Тимофеичу».

А на том берегу высокая гора каменна была. Такая ли гора, что макушка ее облаками повита. Ни один человек до того на ту гору не хаживал. Поднимался на нее один Степан думу свою думать. И все с той горы ему видно: кверху до Кинешмы, понизу-то до Астрахани, до самого синя моря.

Глянул Степан Тимофеич в одну сторону, ничего не видно на Волге, в другую сторону глянул, затуманился. Что белеется? Кого это ляд несет? Да и улыбнулся вдруг: плывет сверху караван богатый, а впереди-то струги с пушками пущены, видно флаги государевы, а на стругах царские люди. И думает Степан: самому встречать караван плыть али кого из своих работничков послать?

Разгадал Сергей Ноздря его мысли и просит:

— Степан свет Тимофеич, пошли меня встретить гостей по-честному, по-хорошему.

— Что же, плыви. А я погляжу с горы, как ты встречать умеешь.

Обрадовался Сергей. Раззуделось у него плечо, разгорелась душа. Можа, он всю жизнь о таком разе мечтал.

Снарядил Сергей струги легкие, на передний сам сел. И еще стружков цела сотня. Гребцы сидят все развеселые, принаряжены, кафтаны на них на камке однорядочной, шапочки на них все собольи, верхи бархатны красные, а рубашки у всех дорогие — шелковые, галунами обложены, сапоги сафьяновы.

Веселятся гребцы, радуются, — дело горячее подоспело, на весла налегают, сами песни поют.

Мы веслом взмахнем — корабль возьмем,
Кистенем махнем — караван собьем…

Издалече шапки скинули, гостям поклонилися, зарядили пушки, на караван навели, изо всех пушек враз поздоровались. Те тоже ответили. Все зелены берега дымом окутало, красна солнце из-за дыма не видать. Пахнет порохом да копотью, дым клубами по воде стелется, словно сумерки над Волгой опустились. Гребцы ножи, сабли да рогатины в дело приготовили.