Серебряная река

Только один джинн мог удостоиться такой похвалы от Гассана аль-Кахтани, и, когда Мунтадир перевел взгляд на песчаную арену, чувствуя, как опасение зреет в его груди, он увидел Ализейда. Его младший брат сражался с солдатом, который был чуть не в два раза выше его и в три раза шире в груди. У обоих противников мечи горели пламенем, а группа молодых кадетов стояла широким кольцом вокруг них, подбадривая королевского сына.

Мунтадир нахмурился, подался вперед, поймав взглядом зеленоватую дымку в сердце бушующего пламени.

— Это не тренировочный меч.

— Он готов к переводу в следующую лигу.

Мунтадир повернулся к отцу.

— Ему одиннадцать лет. Кадеты Цитадели только с пятнадцати, а то и больше лет начинают сражаться живыми мечами. — Он напрягся, слыша скрежет стали. — Его могут убить!

Гассан отмахнулся от него:

— Он бы не вышел на этот бой, если бы Ваджед и его инструкторы не считали, что он готов. К тому же я лично поговорил с Ализейдом. Он сам горит желанием.

Мунтадир прикусил губу. Он достаточно хорошо знал своего младшего брата — подобным желанием тот никак не мог гореть. Для него этот бой был всего лишь шансом показать, на что он способен. Показать однокашникам-кадетам — мальчикам из нищих деревень в Ам-Гезире, тем, которые теперь подбадривали его криками, — что наполовину аяанлеский принц ничуть не хуже их в бою. Что он лучше. И пусть он был еще ребенком, у Али в глазах сверкала убийственная нацеленность, когда он отражал удар, когда, используя преимущество своего малого роста, нырял под руку противника.

«Мой будущий каид». Молодой человек, который, если обстоятельства и судьба будут благоприятствовать ему, может занять очень высокое положение при старшем брате.

Мунтадир, встревоженный, заставил себя отвернуться.

— Я могу сесть, абба? — Гассан кивнул в сторону подушки, и Мунтадир опустился на нее. — Прости мое опоздание, — продолжил он. — Я не думал, что ты захочешь поговорить со мной в такую рань.

— Уже полдень, Мунтадир. Если бы ты не пил до рассвета, полдень не показался бы тебе такой ранью. — Гассан посмотрел на него недовольным взглядом. — Ты слишком молод еще, чтобы попадать в зависимость от вина. Если оно не приведет тебя к преждевременной смерти, то сделает слабым королем.

У Мунтадира не возникло сомнений относительно того, какая из этих вероятностей волнует его отца сильнее.

— Я постараюсь обуздать свои желания, — дипломатично сказал он. — Но вчерашний вечер был довольно полезен.

Он замолчал при виде слуги, который приближался, чтобы налить ему горячий дымящийся кофе из медного карафе. Мунтадир поблагодарил слугу, сделал большой глоток, чтобы прогнать пульсации из головы.

— И что за польза? — поторопил его с ответом Гассан.

— Я думаю, твои подозрения относительно аль-Данафа справедливы, — ответил он, называя имя одного губернатора гезири на севере. — Я вчера провел вечер с его родственником, и он давал довольно интересные обещания одной из моих спутниц. Я бы сказал, что они либо научились добывать золото из камней, либо прибирают к рукам причитающиеся казне налоги с караванов.

— Доказательства?

Мунтадир отрицательно покачал головой.

— Но его жена происходит из влиятельного клана. Подозреваю, что они будут не очень довольны узнать про обещания, которые он давал другой женщине. — Он отхлебнул еще кофе. — Я подумал, что нужно сообщить это тебе.

Так у них было заведено: Мунтадир добывал то, что удавалось добыть обаянием, а его отец вступал в дело, когда приходило время прибегнуть к другим — более насильственным — методам.

Гассан покачал головой, его губы сошлись в жесткую линию.

— Вот ублюдок. Подумать только — я ведь рассматривал его как возможного претендента на руку твоей сестры.

У Мунтадира сердце похолодело, несмотря на горячий кофе.

— Что?

— Было бы неплохо укрепить наши отношения с севером. Снять некоторое напряжение, которое появилось за несколько последних десятилетий.

— И ты бы отдал свою дочь змее, которая на полвека старше ее, только для того, чтобы снять напряжение? — резко сказал Мунтадир. — Она даже не говорит на гезирийском. Ты понимаешь, как бы ей было там одиноко? Как несчастна была бы она?

Гассан отмахнулся от его слов так же, как отмахнулся от его беспокойства по поводу Али. Это был бесконечно раздраженный жест.

— Кроме размышлений, ничего и не было. Я бы ни на что такое не пошел, не поговорив с ней. И уж определенно ничего такого теперь я не сделаю.

Будто ее мнение имело какое-то значение для него. Мунтадир знал, что его отец был человеком добрым… но Зейнаб — принцесса, мощный козырь в убийственной игре, которая называлась политикой Дэвабада. Ее будущее определено тем политическим курсом, который будет сочтен Гассаном наиболее выгодным для их властвования.

— А что за причина, по которой ты захотел меня видеть — это как-то связано с громкоголосым сыном Каве, который считает, что он поступил ко мне на службу?