Серебряная река

— А твой глаз? — спросил он тоном, каким говорят только профессиональные целители. — Я могу его еще раз проверить до твоей выписки.

— Нет, — быстро ответил Мунтадир. Одна только мысль о том, что он на своем лице почувствует пальцы Джамшида, обследующие его травму, с которой ему еще предстоит примириться, чуть не разрушила тот благопристойный фасад, который пытался демонстрировать Мунтадир. Прикоснись к нему Джамшид — и все будет кончено.

— Извини, — сказал Джамшид, сожаление смягчило выражение его лица. — Жаль, что мне с Нари не удалось сделать больше.

— Пожалуйста, не извиняйся. Ты ни в чем не виноват передо мной. И никогда не был виноват. И со мной все в порядке. — Никакого порядка с ним, конечно, не было. Хотя он не питал особых надежд относительно своей травмы, какая-то его часть все еще сокрушалась после того, как он узнал, что в силах Нари всего лишь не допустить инфекцию и обеспечить чистое заживление шрама; он остался без глаза. Но черт его подери, если он будет нагружать своим горем отважных, любимых им людей, и он поделился с Джамшидом иной правдой: — Другие заплатили гораздо бо́льшую цену. Так что забудь обо мне. Как твои дела?

Джамшид вздохнул, впервые с момента своего прихода демонстрируя неуверенность:

— Ну… я недавно осиротел, и это случилось вскоре после знакомства с моей матерью — с тираном, которого я никогда не пойму и которого не могу оплакивать. Я теперь вхожу в тройку целителей, которым поручено восстановить здоровье бесконечного числа жертв этой гражданской, как назвала ее мать, войны. И все это после нескольких месяцев взаперти в ожидании казни и в скорби о человеке, которым я дорожил и оплакивал, как убитого. — Он посмотрел на свои руки, потом перевел ошеломленный взгляд в сад. — Не знаю, что я должен чувствовать. Оказывается, я Нахид… это какой-то сон. Я абсолютно уверен: это твой брачный контракт сгорает на моих глазах, и это еще один сон. И в то же время мне кажется, что я иду по месту, где происходит кошмар. Я так зол. Я так… потерян. У меня столько вопросов, и я никогда не получу ответы на них. Я владею способностями, которые вызывают у меня желание кричать, просить, умолять и все же… и все же… — Он повернул лицо к Мунтадиру. В его глазах блестели слезы. — Я просто грущу. Мне позволительно грустить? Ведь я не должен грустить, правда? И все это хорошо, правда? То, что мы победили?

Мунтадир потянулся к руке Джамшида, крепко сжал ее:

— Тебе позволительно грустить. Я прошел через ад и вернулся. Ты прошел через ад и вернулся. Любой в твоем положении чувствовал бы себя, как в кошмаре. И ты все еще не пришел полностью в себя, пробудившись из той тьмы, ты все еще потеешь и тяжело дышишь. Пытаешься осознать, что кошмар кончился. Позволь себе оплакивать мертвых, позволь себе злиться или чувствовать себя счастливым или печальным — позволь себе все, что тебе нужно.

Но голос Джамшида в ответ прозвучал еще более устало:

— Мы должны сегодня вечером вернуть мою мать огню, а я не знаю, смогу ли я хотя бы стоять рядом с ней. Я не знал, что можно одновременно так любить и ненавидеть.

Мунтадир помедлил:

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Я бы никогда не стал просить тебя об этом.

— Ты можешь просить меня о чем угодно.

Джамшид зажмурил глаза, явно изо всех сил стараясь не заплакать. Мунтадир использовал все, что у него было, чтобы Джамшид не бросился обнимать его. Но он был причиной, по крайней мере, части той боли, которую испытывал Джамшид, и отчаянно не хотел дать повод для ее усиления.

— Но не об этом, эмир-джун, — сказал наконец Джамшид. Эти слова разбили сердце Мунтадира.

— Не думаю, что можешь теперь называть меня так. — Я больше не эмир.

— Для меня ты всегда будешь эмир-джун. — Джамшид протер глаза. — Нари говорит, что ты будешь жить с Зейнаб в квартале Гезири?

— Вернуться во дворец я не могу, — признался Мунтадир. — Я еще не сказал об этом моим брату и сестре, но я никогда не захочу туда возвращаться. Там для меня осталась только смерть.

— Я не буду делать вид, что разочарован, если ты никогда больше не переступишь порога дворца. — Джамшид провел большим пальцем по костяшкам Мунтадира. — Не хочешь прогуляться?

— Прогуляться?

— Нам нужно поговорить, и этот разговор из тех, к которым я не очень готов. Для меня роль Нахида в новинку, но я не думаю, что мои рыдания перед лицом пациентов будут очень вдохновляющим зрелищем.

Во рту Мунтадира образовалась сушь. Он знал, о каком разговоре идет речь. И да простит его бог, но он к этому разговору не был готов.

— Не думаю, что я, висящий на твоей руке, буду привлекательным попутчиком.

Глаза Джамшида перескочили на него.

— Тебе необязательно делать это, ты сам знаешь.

— Делать что?

— Шутить над тем, что доставляет тебе боль.

Черт побери, этот человек видит его насквозь. Мунтадир неудачно попытался изобразить улыбку.

— Ничего другого я не знаю.

— Ты умен. Я уверен, ты сможешь научиться.

Джамшид сунул руки Мунтадиру под мышки. Слезы обожгли ему глаза, когда он почувствовал знакомое тепло Джамшидова тела и ту мягкость, с которой он поставил Мунтадира на ноги.