Серебряная река

И тут, словно сорванные тысячью невидимых рук, упали все знамена Кахтани, украшавшие дворец.

Они спорхнули дождем белоснежной материи. Узкие штандарты, сорвавшиеся с медных древков, и более широкие знамена, украшавшие стену. Ее семейный флаг всегда был разительно прост: никаких гербов, никаких слов, никаких персональных гребешков. В конечном счете Зейди аль-Кахтани был простолюдином, и сражался он за более справедливый мир, в котором у всех будут равные возможности.

Новые знамена, разворачивающиеся во вспышках света и под тихое шуршание золотистого дыма, не были простыми. Они поражали своей красотой, привлекали к себе взгляд. Ярко-голубой шелк, на котором крылатый лев медного цвета рычал на восходящее солнце.

Флаг Нахид.

Акиса, вероятно, тоже узнала это знамя.

— Я ее убью, — поклялась она. — Я всажу ханджар Любайда в ее лживое сердце, вырежу его и подарю на блюде ее Афшину.

Ни малейших сомнений в том, кого она имеет в виду, не возникало. Но, приглядевшись к нахидским знаменам, Зейнаб приметила в них что-то необычное:

— Я вовсе не уверена, что за этим стоит Нари.

Акиса резко повернулась к ней:

— Да бога ради, что происходит с твоим семейством, стоит только завести разговор об этой девке? Конечно, она стоит за этим! Это ее флаг висит над дворцом! Это ее Афшин убивает людей в твоем доме!

В голове Зейнаб в одно мгновение промелькнуло все, что она знала о своей сестре поневоле, о своей невестке. Нари умела выживать, умела преодолевать трудности и делала это блестяще. Она пересилила Гассана и защищала своих соплеменников с яростным прагматизмом, которым Зейнаб всегда безмолвно восхищалась. Она была коварной и способной.

Но Зейнаб никак не видела в ней убийцу.

— Я не думаю, что это была Нари, — сказала она теперь с бо́льшим пристрастием. — Не думаю, что она спланировала этот бунт.

Судя по выражению на лице Акисы, она теперь взвешивала, не пронзить ли ей ханджаром сердце Зейнаб, а не Нари.

— И кто же тогда?

— Не знаю. — Зейнаб снова принялась разглядывать нахидские знамена, полоскавшиеся на ветру под бледно-голубым небом над дворцом. А внизу, под дворцом распростерся город: дома с закрытыми ставнями, магазины, школы и храмы, десятки тысяч людей, которые называли этот туманный волшебный город с его историей насилия своим домом. Сколько народу из них видело, как исчез флаг Кахтани. И вселило ли это зрелище страх в их сердца, чувство неопределенности — ведь они теперь не знали, кто ими правит?

«Им все равно, кто ими правит». Да и что означало теперь слово «правит»? Их волшебство исчезло, тысячи были убиты, а их город превратился в кровавые руины. Ее соплеменников вряд ли волновало, какой флаг висит сегодня над городом. Они, наверное, прятались со своими детьми или рыскали по городу в поисках еды и припасов, прежде чем начнется настоящий хаос, неизбежный, когда ты оказываешься на завоеванном острове без надежды его покинуть. Они, скорее всего, оплакивали своих убитых и планировали возмездие.

«Дэвабад прежде всего». Такой была постоянная мантра ее отца, его предупреждение, и теперь Зейнаб впервые в жизни поняла, что же значат эти слова. Прежде всего народ Дэвабада. У Зейнаб не было времени оплакивать братьев. Горевать об отце или молиться о том, чтобы ее мать и Ваджед вернулись и спасли их.

Никто не собирался их спасать.

— Хорошо, — сказала она, обращаясь скорее к себе, чем к кому-то другому. — Хорошо. — Зейнаб отошла от окна, ее движения стали выверенными, точными. — Я хочу поговорить с солдатами, какие у нас остались, и убедиться, что эта предполагаемая стена надежно защищает нас от остального города. Все гезири, жаждущие отмщения, могут направить свою энергию на поиски выживших в том, что осталось от цитадели, и в зданиях, рухнувших при землетрясении. Возможно, они ранены, и у нас мало времени спасти их. Все, у кого проблемы, могут обращаться к нам.

— К нам? — повторила Субха.

— К нам, — твердо ответила Зейнаб. — Идем, доктор, я хочу поговорить с твоими пациентами-дэвами.

Мунтадир

Эти события происходят в конце «Золотой империи». Спойлеры ко всем трем книгам.

— Господи боже, какое прекрасное зрелище, — восторженно сказал Мунтадир, увидев, как горит его брачный контракт.

Нари чокнулась своей чайной чашкой с его:

— За конец худшего в мире политического брака.

— Ты не считаешь, что огонь — это уже нечто избыточное? Ведь и Картир, и этот твой пациент-имам уже законным образом расторгли брак?

— Я думаю, что огонь точнее всего отражает мое отношение к нашему браку.

— Я рад, что мы хоть в чем-то пришли к согласию. — Мунтадир пошевелился на подушках, чтобы облегчить боль в спине. Хотя чувствовал он себя лучше, чем прежде, когда его только освободили из подземной темницы — тогда его брату и Джамшиду в буквальном смысле пришлось нести его на руках, — его тело все еще было безобразно хрупким, и после малейшего движения ему приходилось переводить дух.

Нари обратила на это внимание.