Серебряная свадьба

О л я. Туполев и доверил ему первый самолет, самостоятельный. Потом он в серию пошел. Тогда случайность была…

Д а ш а. Мог бы сам не летать.

О л я. А он всегда сам летал.

Д а ш а. Хороший был человек.

О л я. А мне всегда в жизни хорошие люди попадались. Что Митя Кулев. Что Арсений Васильевич. Да и в молодости никто не обидел.

Д а ш а. Тебя нельзя было обидеть. Я же помню…

О л я. Почему?

Д а ш а. У тебя такая святая наивность на лице была написана. Что надо было зверем быть! Вот Кулев и не устоял перед твоей невинностью! (Смеется.) Mademoiselle innocente vous savez[22]. Юная, зеленая…

О л я. Конечно. Он меня любил.

Д а ш а. Именно — он любил. Он! Ты просто увлеклась… Красивый, веселый, яркий человек! А что ты до этого видала? Пишбарышня из провинции. Из подозрительной семьи! Ценного-то за тобой что? Чистота одна да дворянское воспитание!

О л я. Ты уже меня совсем-то дурочкой не выставляй!

Д а ш а. Почему же дурочкой? Просто тебя отец еще долго от жизни спасал. И старался не дать тебе увидеть жизнь такой, как она есть.

О л я. Не понимаю… Почему родная сестра…

Д а ш а. Чего ты горячишься?

О л я. Почему родная сестра всю жизнь пытается меня уверить, что никто никого?.. Что никто меня, что я?! Ты знаешь, я тебя когда-нибудь возненавижу! Честное слово…

Д а ш а. Если за семьдесят лет не возненавидела — теперь уже не страшно!

О л я. Нет, страшно!

Д а ш а. Что с тобой?

О л я. Ты не представляешь себе, какая я в гневе!

Д а ш а (опешила). Какая?

О л я. Не знаю! Буйная! Когда с тобой это все случилось, надо же было с Виктором что-то решать. А в те годы усыновить ребенка врагов народа? Это ведь только Арсений Васильевич с его благородством…

Д а ш а. Я понимаю… Мне-то уж ты не рассказывай…

О л я. Я просто говорю, чтобы ты знала, чего это стоило! Так вот Арсений Васильевич…

Д а ш а. Прекрати! Laissons-les faire! — Оставим все эти тени!

О л я. Нет, уж я договорю! Я же Витьку тогда буквально украла с дачи… У вас еще обыск шел. А я его в одеяло, к себе прижала и — в машину. Сердце у него бьется. Дрожит весь. Домой привезла. Дверь за собой закрыла… И не знаю, что дальше будет… На что решиться…

Д а ш а. О-ой!

О л я. И вот Арсений Васильевич, пожилой, кристально честный человек, решил спасти нас обоих. Мы же тогда еще не расписаны даже были. Просто я знала, что есть старый приятель отца в Москве. К кому я еще могла обратиться тогда? Так он нас принял. Молча, достойно. Никогда ни в чем меня не упрекнул. А какие у него неприятности потом были. Можно сказать, всю карьеру свою испортил. Но никогда не упрекнул. А ты говоришь, не любила я его!

Д а ш а. Да, нелегко ему пришлось. С таких-то посто-ов…

О л я. Зато он счастье узнал… Все-таки семья — это великое дело. На следующий день мы с ним расписались. И Витьку усыновил. Имя свое дал. А уж потом Мишка родился… И так тридцать лет я с ним счастлива была… Счастлива!

Д а ш а (тихо). Может быть, mon enfant[23].

О л я (воодушевляясь). Когда Митя Кулев погиб, мне было двадцать семь. Два года болела. Совсем одна осталась… Ноги отнялись — на почве нервного потрясения. На костылях ходила. Потом с глазами стало плохо. Чуть не ослепла. Полгода в клинике лежала… Вот тогда Арсений Васильевич по просьбе отца стал в больницу заходить. А время голодное было — тридцать второй год… Мне питание было нужно. А откуда? Если бы не Арсений Васильевич… (Махнула рукой.) У него же семейная жизнь тогда разладилась… Жена ушла. Совсем…

Д а ш а. Да и какая у него могла быть семейная жизнь, когда он всю жизнь на службе да по командировкам.

О л я. Я когда к нему переехала, в его комнату, у него одна ложка была. Одна кружка. И манерка с первой империалистической. И спал он на столе…

Д а ш а. Вот настоящий большевик был. Никогда ни на что не польстился.

О л я. А ему просто ничего не надо было! Работа, работа и работа! Ему в пять утра позвонили, когда война началась. Он сразу ушел в ЦК, я его полмесяца и не видела. Потом заехал за нами, увез на вокзал. В эвакуацию. Попрощались, посмотрел он на меня и только сказал: «Береги ребят, Оленька». И ушел, ему спешить надо было.

Д а ш а. Да, тебе повезло…

О л я. Его на фронт отправили. Он потом рассказывал. Пришел домой. Выпил чаю. Написал записку нам: «Сегодня ухожу на фронт. Береги себя и детей. Мы победим. Если убьют, постарайся, чтобы ребята помнили, что у них был отец». Закрыл комнату, отдал ключ соседке. И ушел на четыре года…

Д а ш а. Не плачь…

О л я. До сих пор не могу себе простить, что в эвакуации была тогда. Все на фронт уходили, их кто-то провожал. Кто-то плакал, целовал на прощание… А он вот — так… И никогда ни слова упрека. Ничего. «Все, что Оля делает, все правильно… Все хорошо!»

Д а ш а. Да… Уж если он считал, что прав, его никто на свете с места не мог сдвинуть.

О л я. Вот поэтому и отдала я ему свою жизнь. И никогда не пожалела. И в ребятах от него тоже есть много…

Д а ш а. Все-таки они другие…