О л я. Как в детском учебнике. Есть закон сохранения энергии. А есть закон сохранения любви. Она… тоже никуда не исчезает. Она просто меняется. Любовь женская превращается в любовь материнскую. Материнская — в любовь к отечеству. Любовь к отечеству — в любовь к дому, к труду. Любовь сына — в любовь к девушке. Какой-то вечный круговорот.
Д а ш а. А все-таки в Викторе есть что-то мое! Его хватка!
О л я. Не знаю… Мне он больше всего Арсения Васильевича напоминает. Ты в революцию со студенческой скамьи соскочила, поэтому так легко от нее и отлетела. А Арсений Васильевич пришел к ней и по ссылкам, и по каторгам, и с пулей девятьсот пятого года. Поэтому никто и никогда не мог его от нее отодвинуть. И если это детям передалось, то слава богу…
Д а ш а. Конечно, Виктор своего отца и не вспоминает. Все Арсений Васильевич… Арсений Васильевич…
О л я. Маленький был, не помнит его. Арсюша его воспитал. Имя дал. Хорошее, честное имя. Такое запятнать боязно.
Д а ш а
О л я. Не хочу я больше об этом.
И почему тяжкие годы дороже вспоминаются? Может, потому что выдержали. Человек через сопротивление только смысл жизни понимает. Если все само собой в руки плывет — ни радости, ни горя…
Д а ш а
О л я. Ты разве звонка Виктора не дождешься?
Д а ш а. Ты мне и за него… и за всю мою жизнь высказала. Чего уж больше ждать? Поплетусь в свою Русановку. От станции по шоссе четыре километра. Откроешь дверь — холодно, нетоплено. Никто не ждет… Еще на поезд опоздаешь!
О л я. Да, упущенные поезда!
Д а ш а. Жизнь прожита, а ты все какие-то сапоги ищешь.
О л я. Живой о живом. Витя просил найти.
Д а ш а. В Москве таких сапог нет? Сгнили они уже, наверно.
О л я. Дашенька…
Д а ш а. Знаю.
О л я. Ты — умная. Образованная. Сильная. Самостоятельная. Я с детства гордилась, что у меня такая сестра. Даже поклонниками твоими гордилась.
Д а ш а
О л я. Вымолить можно все. Тем более у наших детей. Но нужно ли?
Д а ш а. Сама… не знаю. Конечно, это будет la serait trop ennuyeux, laissons-les faire![32]
Оставим эту тему!О л я. Хочешь, я к тебе перееду? Мишка пусть тут один, наконец, живет. Я только наезжать буду, убраться-приготовить…
Д а ш а
О л я. И будем мы с тобой вместе. Вместе ведь не так одиноко. Как ты говорила — «как космические братья»!
Д а ш а. Ага… Только сестры!
О л я. А Виктору с тобой будет трудно. И ребятам. Ведь когда терпят из жалости, это ведь тоже не сахар? А?
Д а ш а. Мне, может, год-другой жить-то осталось. Всего!
О л я
Д а ш а. Я не спала.
О л я. Не говори ничего.
Д а ш а. А он? Он что сказал? Он сможет?
О л я. Сможет, сможет…
Д а ш а. Надо бы свет зажечь… Темно совсем.
О л я. Не надо.
Д а ш а. Ты что — плачешь?
О л я. Я же просила — помолчи…
Д а ш а. Ты… Ты родная моя…
О л я. Нет. Мы с тобой, кажется, родились в разные времена… У разных родителей.
Д а ш а. Зачем же ты тогда?..
О л я. Потому что я — это я. А ты — это ты…
Д а ш а. Виктор знал, что ты и Валерий Янович?..
О л я. Как я могла ему не сказать? В семье такого не позволяется. Или все всем открыто — или погибнем.
Д а ш а. Ты хочешь, чтобы я сама отказалась?
О л я
Д а ш а. Но ты ведь на пять лет меня моложе…
О л я
Д а ш а