Серебряное солнце (СИ)

Итачи кольнуло в груди так, что сбилось дыхание. Хаджиме… Открытый, искренний волчонок. Со всем пылом бросающийся его защищать, так радующийся каждой толике внимания…

Более милосердно было бы оттолкнуть его сейчас, чтобы причинить меньше боли своей смертью.

Но — как можно, когда к тебе так доверчиво льнут?

Хаджиме прижался, погладил шею кончиками пальцев. Под кожей билась жилка, доставляя утреннюю, полную кортизола кровь по телу. Парень бросил на Итачи быстрый взгляд и прижался к ней, такой восхитительно тёплой и нежной, губами. Учиха замер, прислушиваясь к собственным ощущениям. Было приятно, даже очень — он и не знал, что достаточно невинные прикосновения могут вызывать такую сильную реакцию. Но эта же реакция и тревожила немного. Итачи было не с чем сравнивать, и он не мог сказать, нормально это или нет, когда пульс начинает частить. Что по телу разливается не слишком сильный, но заметный жар.

Не встретив сопротивления, Хаджиме продолжил покрывать напряжённую бледную шею лёгкими поцелуями. Шея, внутренняя сторона локтей, обратная сторона колен, бока, подмышки, внутренняя сторона бёдер — всё это зоны, которым в быту достаётся очень мало прикосновений, и поэтому они обладают особой чувствительностью. Предплечьями блокируют удары, на плечах носят рюкзак, коленями бьют… А вот эти… Самые нежные и защищённые части тела… Остаются для любви, не для войны.

Хаджиме опустился ниже, чуть оттягивая ворот рубашки. Его самого уже потряхивало — от вкуса, от запаха, от нежности под губами и тихой, но явной реакции…

Итачи наконец-то отмер, коснулся в ответ — пока еще совсем невесомо, готовый в любой момент отдернуть руку. Он умел обращаться с детьми, но его никогда и никто не учил, как правильно — ласкать. Как чувствовать под кончиками пальцев не болевые точки или места для ударов, а только кожу. Как не просто дотронуться, а поделиться вот этим самым, от чего сбивается дыхание и пересыхают губы.

— Хаджиме…

— Да? — на выдохе поинтересовался волчонок, поднимаясь выше, к уху, за которым такая нежная и нетронутая взглядами кожа.

Сердце щемило от такой неуверенности в движениях. Это Итачи-то? Он даже рыбу чистит за полторы секунды с неповторимым изяществом и небрежностью. Сразу чувствуется, что с рыбой он дело имеет чаще. Гораздо чаще.

— Это проще, чем бить, Итачи… — шепнул Хаджиме на ухо. — И заложено природой всем, неважно, шиноби или гражданский, клановый или нет… Просто доверься своему чутью.

Он отстранился, стянул с себя водолазку, взял руку Итачи в свою, прижался к ней щекой, затем положил её к себе на шею и повёл вниз по гладкой коже, покрывающейся мурашками, к груди, прижал ладонь напротив сердца и склонил голову, занавешивая лицо волосами.

— Как убивать или пытать. Только наоборот.

— Я не умею пытать… — словно бы самому себе, чуть двигая ладонь.

Шиноби следят за руками — как бы ни грубела кожа от постоянных тренировок и оружия, гибкость пальцев очень важна. Не сумеешь быстро сложить печати — погибнешь. Вот поневоле и приходится сводить мозоли, гонять чакру и разминать пальцы.

Итачи никогда не думал, что у него такая чувствительная ладонь. Ему казалось, он чувствует толчки сердца прямо на ней, что горячая кровь вот-вот расплескается по коже алыми струйками… Страшно, но и завораживающе.

А еще завораживает провести ладонью по груди, чувствуя, как от этого движения пробегает легкая, почти непроизвольная дрожь. Погладить, чуть царапнуть аккуратно подстриженными ногтями, скользнуть вверх, к шее. Не сдержать тихого выдоха от того, как это — чувствовать руками чужое доверие.

Чувствовать, что твои прикосновения желанны.

Хаджиме выдохнул сладко, подставляясь под прикосновения, как голодный кот. Его влекла эта игра… Игра не в театральном плане, не в плане притворства и уж тем более не в плане игрушки. Нет, Итачи играл на нём, как на каком-то музыкальном инструменте, лёгкими поглаживаниями вырывая из горла вздохи наслаждения и гоняя по телу толпы горячих искорок.

Парень опустил руки, расстёгивая мягкую светлую рубашку, чтобы склониться и начать нежно выцеловывать открывшуюся кожу, обжигая жаром дыхания с каждым поцелуем. Откуда-то он знал, что никогда раньше так не делал — возможно, по ощущению лёгкого дискомфорта от позы, который означал, что в моторной памяти такого движения нет. Что за жизнь у него была, что в ней не было кого-то столь важного, чтобы дарить ему счастье — так? Не было того, кто смог бы реагировать так, как Итачи… Хотя нет, так, как Итачи, не смог бы никто.