Серебряные осколки

Оставив булавку в рукаве, Уинифред вздохнула, расправила плечи и поплелась обратно.

Как только она вошла в кабинет доктора, Лаура вскочила с дивана, пряча за спиной руки. Ее глаза покраснели, и Уинифред похолодела. Доктор Вудворт глядел на девочку с едва заметной жалостью.

– У нее чахотка, – сказал он, не успела Уинифред раскрыть рта. – Совершенно запущенная.

Уинифред по-настоящему растерялась. Она переводила взгляд с заплаканной Лауры на хмурого доктора, и в голову ей не шло ни единой мысли. Как успокоить ее? Что спросить у него?

Вместо нужных слов ей вдруг вспомнились последние дни жизни Молли-Мэй – девушки из «Рассвета», тоже болевшей чахоткой. Горничные выносили из ее комнаты бурые от крови платки и желтые, пропитанные потом простыни. Уинифред как-то пришла поглядеть на умирающую – та полусидела на кровати, положив тонкие белые руки с сизыми пальцами поверх одеяла. Черные грязные волосы липли к шее и щекам, веки посинели, но глаза блестели, будто она закапала их экстрактом белладонны, а на щеках горел ясный, удивительно живой румянец. Когда Молли-Мэй выносили из «Рассвета», она была еще красивее, чем при жизни.

Уинифред вздрогнула, чувствуя, как от страха леденеет затылок. Она ласково улыбнулась подруге, напрягая губы, чтобы те не дрожали.

– Ну что ты, милая? Пожалуйста, не плачь.

Она сдернула перчатку и пальцем аккуратно вытерла слезинку с обжигающе горячей щеки Лауры. Та прикрыла глаза.

– Все будет хорошо. Подождешь меня, пока я расплачиваюсь с доктором Вудвортом?

Лаура была неглупой девочкой, она отлично понимала, что Уинифред храбрится. Она поняла, зачем ее высылают из кабинета, и все равно безропотно повиновалась. Тихонько повернув ручку, она вышла, и из приемной комнаты оглушительно дохнуло лилиями.

Это несправедливо. Ей ведь совсем недавно исполнилось пятнадцать.

– Она поправится? – тихо, чтобы не услышала Лаура, спросила Уинифред.

Доктор Вудворт поджал губы, и из одного только этого выражения Уинифред уже узнала ответ.

– Нет. К сожалению, болезнь неизлечима. Вы продлите ей жизнь, если отвезете ее к морю или, скажем, в Озерный край[10]. Сельская местность тоже подойдет.

– Сколько…

– Около полугода. При должном уходе и лечении – год.

Он сел за стол, вытащил из ящика стола карточку и принялся писать, не глядя на Уинифред, которая едва держалась на ногах. Она молчала, чувствуя, как горит горло – произнеси она хоть слово, и следом вырвется рыдание.

Доктор закончил писать, двинул карточку по столу и посмотрел на Уинифред. Его лицо смягчилось.

– Нет поводов для паники, мэм, – почти ласково заметил он. – Возможно, я ошибся, и ей повезет. Некоторые счастливчики живут с чахоткой до глубокой старости.

– Пятнадцать лет – это вовсе не старость, – хрипло возразила Уинифред, с ненавистью глядя на выписанные врачом строки.

Ее злило, что она не могла разобрать ни слова – мир стал мутным, черные буквы слились в одно пятно, а руки слегка дрожали.

– Не старость, – с тихим вздохом согласился доктор. – Пятнадцать лет – это почти детство.

Уинифред молча положила на стол тринадцать шиллингов, завернутых в чистый носовой платок, и доктор Вудворт отвернулся.

Глава 9 Недуги и привязи

Самая бесполезная и досадная способность человеческого разума, по мнению Уинифред, заключается в том, что он никогда не прекращает мыслить, даже когда его умоляют прекратить.

Ей хотелось остановиться посреди проезжей части, бухнуться на колени прямо в грязные охряные лужи, обнять себя и завизжать от злости и ужаса. Почему какая-то дрянь, какая-то болезнь собирается отнять у нее одного из двух по-настоящему близких ей людей? И в насмешку оставляет какие-то полгода – прощальный плевок в лицо.

Но даже жалеть себя не получалось. Думала Уинифред совсем о другом, и от этого ей тоже было тошно. Она размышляла о том, что после их летней брайтонской поездки Дарлинг скорее всего, не потянет путешествие Лауры в Италию или Францию, и им придется довольствоваться Хэзервудом. О том, почему Кэтрин не поняла, что Лаура больна чахоткой – неужели никогда не видела эту болезнь раньше? Наконец, о том, что Лаура очень тиха и с того момента, как они покинули докторский кабинет, не проронила ни слезинки.

Лаура всегда хотела от нее честности. Но как Уинифред может сообщить пятнадцатилетней девушке, что ей осталось жить от силы год, и ничего с этим нельзя поделать?

– Знаешь, я ведь с самой маминой болезни боюсь докторов, – вдруг сказала Лаура и виновато улыбнулась. – Мы никогда не могли позволить себе хорошего врача, а тот, на которого хватило денег, сделал только хуже. И в целом он больше интересовался мной, нежели мамой. Когда у нее случился припадок, он гладил меня по ноге и приговаривал, чтобы я мужалась.

Уинифред вздрогнула и поглядела на руку Лауры в своей. Кончики ногтей чуть загибались книзу.

Лаура редко откровенничала. И сейчас ее слова напоминали предсмертную исповедь.

– Нам повезло, что доктор Вудворт порядочный человек и хороший врач, – твердо заявила Уинифред. – Мы будем выполнять все его предписания, и тебе станет лучше, вот увидишь.