Серебряные осколки

Собственный вес все еще тянул ее вниз, и она не могла как следует ухватиться даже за прямоугольную раму. А ведь ей нужно оторвать от окна хотя бы одну руку, чтобы поддеть защелку.

Собака продолжала лаять. Уинифред не видела ее, но ей казалось, что тварь вот-вот подпрыгнет на чудовищные десять футов и вцепится ей в ногу. Уинифред снова подтянулась на локтях и попыталась закинуть одну из ног на карниз, но у нее не получилось, и она чуть не рухнула вниз.

Задыхаясь, она из последних сил рванулась вверх и вжалась щекой в стекло. Теперь она по пояс лежала в нише.

Собачий лай перебил чей-то голос, и Уинифред с ужасом осознала, что это Колби.

– Что, девочка? Что?

Судя по всему, он кричит из-за угла. У нее есть пять секунд – может, десять, – чтобы забраться в кабинет Даска.

Схватившись левой рукой за боковую раму, Уинифред вынула из волос заколку и сунула ее в щель между стеной и окном. Пальцы так дрожали, что она царапнула белую краску на дереве и стекло, но наконец попала в щель, поддела крючок, толкнула окно и втащила себя в комнату.

Она рухнула на письменный стол, зазвеневший пузырьками чернил, ящичками и подставками. Не взглянув на то, какой беспорядок учинила, Уинифред повернулась, захлопнула окно и пригнулась.

В эту же секунду во дворик шагнул Колби.

– Что такое? – Он приблизился к псине, продолжавшей отчаянно облаивать хозяйское окно, и почесал ее за ухом. – Чего ты расшумелась?

Колби взглянул туда, куда смотрела собака, но, конечно, в темноте не увидел Уинифред. Сочтя тревогу животного бессмысленной, он вдруг прикрикнул:

– А ну заткнись!

Заскулив, собака перестала лаять, и Колби потрепал ее по голове.

Уинифред медленно отползла от окна и огляделась. Из всех комнат дома кабинет оказался самой старой и обжитой. Каждый дюйм пола устилали ковры, в ряд выстроились полки с разноцветными корешками книг. У стола, устроенного у окна, стояло мягкое кресло с высокой спинкой, рядом растянулась бархатная кушетка, над которой на стене висело старое круглое зеркало. Бумаги, прежде уложенные в аккуратные стопки, теперь разлетелись по столу и полу. На одну из них пролились чернила, и Уинифред спрятала ее себе в корсаж – легче объяснить пропажу, чем невесть откуда взявшиеся кляксы.

Наведя порядок и снова водрузив на стол гипсовый бюст в виде женской головы, не разбившийся только потому, что упал на ковер, Уинифред разобрала бумаги. В них не было совершенно ничего странного. Продуктовые и текстильные закупки, заключенные и расторгнутые договоры – документация образцового управляющего публичного дома. В ящиках обнаружились такие же стопки, датированные прошлым и позапрошлым месяцами. Уинифред вынула их и увидела на дне ящика письма.

В отличие от документов, они не были уложены ровными стопками. Множество конвертов – открытых, закрытых, небрежно разорванных и аккуратно разрезанных письменных ножом – были подписаны именем Р. Кин. Тем же, что Уинифред видела на послании в корзинке у входа. С этим человеком Даск ведет оживленную переписку.

Достав одно из распечатанных писем, Уинифред навалилась на стол, чтобы разобрать хоть что-нибудь – на улице окончательно стемнело. Почерк был крупным, жестким – явно принадлежал человеку с волевым характером.

«Дорогой Рой!

Минула неделя с тех пор, как я имела счастье видеть тебя. Отчего ты не сказал, что уезжаешь из города? Может быть, зная, что ты не рядом, я бы не так отчаянно тосковала по тебе.

Рой, мне горько об этом говорить, но твоя тетушка действительно тяжело больна. Врачи обещают ей не больше месяца жизни – мне же кажется, что счет идет на дни. Я заверила старую женщину в твоих добрых чувствах, но поторопись, если хочешь застать ее в здравом рассудке. Или хотя бы в живых.

Мне хочется верить, что ты так же жаждешь нашей встречи, как и я. Не стану развлекать тебя описанием моей искренней и глубокой тоски по тебе – знаю, ты лишь посмеешься над моей слабостью. Но я помню свои слова и не отказываюсь от них: пока мы вместе, я буду для тебя крылом, я буду для тебя щитом, я буду для тебя стрелой.

Помни, что каждую ночь я сажусь у окна в надежде увидеть тебя.

Только твоя,

Розамунда».