Серебряные слезы

Однажды зимой Андрей оказался в районе Триумфальной площади и вдруг увидел, как со ступеней остановившейся конки спрыгивает Карасев, как он подает кому-то руку... Но не кому-то, а Дусе – увидел он в следующее мгновение.

«Странно, они вдвоем, – подумал Андрей, и сердце его сжалось от неприятного предчувствия. – Зачем, куда они идут?»

Первым делом он хотел подбежать к ним, заговорить, но потом вдруг решил, что это будет глупо. Карасев опять надменно, свысока посмотрит на него, назовет ехидно «господином студентом», Дуся бросится защищать Андрея по своей старой детской привычке... Самое обидное, что Андрей не смог бы дать достойный отпор наглому художнику – тот был слишком изощрен в словесных баталиях. «Господи, хоть бы на него какой кирпич свалился! – с досадой подумал он. – И чего он к Дусе привязался, искал бы себе ровесниц!»

Карасев казался Андрею пожилым – ну как же, почти сорок лет!

Он спрятался за театральной тумбой, которая обещала выступления Вяльцевой, и стал наблюдать за художником и Дусей издалека.

Карасев смеялся и все время что-то говорил. А Дуся весьма благосклонно его слушала и тоже улыбалась, время от времени утыкая нос в муфту. «Замерзла...» – с нестерпимой нежностью мелькнуло в голове Андрея.

Дуся выглядела как настоящая дама – в светло-серой песцовой шубке, в теплом берете из серого бархата, из-под которого выбивались непокорные пряди волос... Если рассуждать здраво, то она была самым обычным человеческим существом женского пола, но Андрей любил ее так, что сам себе удивлялся. Так он не любил родную мать, и богу молитвы он возносил с гораздо меньшим трепетом, да и жизнь он, пожалуй, любил меньше Дуси Померанцевой.

А она взяла Карасева за руку и ловко прокатилась по ледяной дорожке вдоль тротуара. Огромный дворник в фартуке поверх тулупа неодобрительно посмотрел на нее и, как только Дуся проехала по скользкому льду, стал сыпать на дорожку песок...

«Нет, не могу, – сказал себе Андрей. – Не могу идти за ними, не могу смотреть... И за что мне такая мука!»

Он быстро повернул назад. Дома он первым делом сел за стол и стал писать письмо. На красной бумаге темные, лихорадочно жмущиеся друг к другу буквы слагались в слова страсти и мольбы.

«...Я знаю, что ни в чем не могу упрекнуть тебя – ты словно ангел непорочный, без малейшего намека на недостатки... Но я ужасно ревную тебя – ко всем, ко всему, к этому художнику...