Серебряный город мечты (СИ)

Я помню и я знаю, что моим мечтам не суждено сбыться. Мне не увидеть уже серебряный город и тебя. Меня убьют, Власта. Из-за города, из-за сокровища, к которому я подобрался так близко, почти разгадал все тайны Альжбеты. Месяц или два, мне хватило бы их, чтобы закончить начатое так давно, но у меня их нет. Я пытался дозвониться до тебя, я приезжал в Прагу, в Карловы Вары (знаю, ты живешь теперь там), но твой дом закрыт, а телефон молчит, никто не знает, где ты. У меня осталась только бумага, которая, увы, не самый надежный хранитель, а потому писать, имея лишь слабую надежду, что когда-то ты всё же прочтешь эти строки, с полной откровенностью я не могу. Скажу только, что без куклы до города не добраться, она нужна, вся ценность в ней, а не в дневнике, поэтому я отдал её твоей внучке. Кветослава так похожа на тебя! К сожалению, мне не удалось рассказать ей о городе, я был вынужден уйти. Мне придется во второй раз нарушить твоё требование не приближаться к твоей семье. Я должен встретиться с Кветославой, рассказать про город и дневник. Я уповаю на то, что отведенного им времени хватит на эту встречу. Серебряный город и сокровище не должны достаться чудовищу.

Всегда твой Герберт Вице».

Чудаковатый старик.

Денди из девятнадцатого века, который своими безукоризненными костюмами, кажется, пытался соответствовать бабичке, быть таким же… недостижимо идеальным. Вот только вряд ли бы она оценила.

Она бы даже не обратила внимания, она всю жизнь видела только дедечку, ворчала на носовые платки, которые он вечно терял, и самолично выбирала самые приличные из неприличных тёплые рубашки в клетку.

В последних дедечка нежно любил расхаживать по дому зимой.

И… и мне не хватает воздуха.

Кажется, что в квартире его больше нет, закончился, а потому к окну я подхожу, дёргаю судорожно, чтобы, почти повисая на ручке, в раму лбом упереться, боднуть её. Дойти до тридцати, считая вдох-выдох и слушая шумливые голоса улицы.

Я выдыхаю.

Перевариваю только что узнанное и, открывая на тридцать глаза, вижу под окнами дома Любоша.

Точно его.

Знакомая фигура и льняной чуб, который откидывается со лба тоже знакомым движением. Он же поднимает голову, смотрит, кажется, прямо на меня, видит, и от окна я отшатываюсь невольно, неосознанно.

А мой телефон звонит.

Высвечивает имя Дима, который говорит, что они приехали, будут у дома Фанчи минут через тридцать.

— Дим, я в папиной квартире. Документы бабички. Догнал просил, — я говорю севшим голосом, путаюсь в словах, пытаясь сказать всё и сразу. — Мы не соврали тогда профессору. Они были знакомы. То письмо, это Герберт написал бабичке. А тут Любош. Откуда-то. Забери меня, пожалуйста.

Глава 44

Апрель, 19

Кутна-Гора — Прага, Чехия

Дим

— Йиржи, пятнадцать минут, — я заверяю клятвенно, подхожу к дому и, хлопая по карманам, ключи ищу, пытаюсь не уронить телефон, который между ухом и плечом зажать пришлось. — Веткин подарок заберу и сразу к тебе.

— А ты чего, разве ещё не подарил? — он осведомляется невинно, интересуется хорошо поставленным светским тоном.

Душевно так интересуется.

И мысли от подобной душевности портятся как-то сами, сворачивают не туда, не к браслету, который в верхнем ящике стола лежит.

— Да иди ты… — я посылаю беззлобно.

Не менее душевно.

Открываю, чертыхнувшись на родном и нецензурном, наконец дверь.

— А говорят, люди после лямур добрее становятся.

— Могу в зубы дать. По-доброму.

— И как она тебя терпит… — Йиржи вздыхает скорбно.

Отвлекается, крича кому-то про привезенную зелень.

Припоминает следом уже мне про свою Магдичку и предстоящий праздник, растолковывает, что явиться туда мы с Север обязаны, просто должны, ибо совесть — приличия и разнообразия ради — иметь иногда тоже надо, а не только…

…за кроссовки он, определенно, мстит.

Или отпуск.