Серебряный остров

С малых лет окружали Цырена связки душистых трав, пучки цветов, свертки кореньев. А сколько интересного рассказывал о них дед! «Это маралий корень. Марал, благородный пятнистый олень, выкапывает его копытами и ест, чтоб силушки и красоты набраться… А это медвежий, ищет его медведушко по весне, когда совсем отощает, кожа да кости. Изо всех сил ищет, потому как знает: не найдет — зубы выпадут, а без зубов медвежья жизнь гроша ломаного не стоит… Этот называется золотой — от сорока болезней помогает. Во время войны сколько раненых спасли мы этим корнем! Для госпиталя собирали, всю тайгу окрест обшарили. Тогда-то и уходил я вконец свои ноженьки».

Вместе с первыми словами «дом», «хлеб», «Байкал», «работа» Цырен услышал целую россыпь пахучих, терпких, сокровенных слов, которых дед знал сотни: «зверобой», «горицвет», «аир», «бессмертник», «пустырник», «тысячелистник», «пастушья сумка», «кошачья лапка», «заячья капуста», «вороний глаз», «верблюжий хвост»… И еще не понимая толком, что к чему, зачем людям эти невзрачные травки с такими красивыми, звучными именами, Цырен сопровождал деда по его таежным огородам, где росли «горицветы» и «маральи корни».

С восхода чуть не до вечера взбирались дед и внук на бесконечный Пыхтун, высоченную гору, одну из вершин хребта. Вот уж где напыхтишься, пока влезешь наверх. Дед отыскивал знакомую полянку, мерил ее шагами, выдергивал посторонние растения и твердил удовлетворенно: «Нет, не иссякнет на земле одолень-трава! Все болезни одолеет человек, если приникнет к земле, попросит ее: «Лечи!» — и к ее голосу прислушается».

Без тропы, густыми кедрачами спускались вниз, и оплывшие затесы на деревьях приводили их на горную болотину-мочажину. «Погляди, внучек, какая у меня тут деляна. Десять лет выхаживаю». И вдруг останавливался и начинал ворчать — кто-то вытоптал, изрыл, перекопал всю его деляну. «Ах они разбойники, ничего-то от них не упрячешь! Во что плантацию превратили, неучи лесные!» И тут же смеялся, рассматривая следы: «Все сюда повадились, и сохатый, и косуля, и медведь, и кабан. Вот сила! Уж точная, скажу тебе, примета, коли зверь деляну разоряет, не пустая травка».

В Динамитке, глубоком каменистом распадке, где выстрел из ружья гремит как взрыв и перекатывается от скалы к скале целую минуту, дед с особенной бережливостью выхаживал какие-то невзрачные кустики. Жарким летом поливал их водой, принесенной в туесе из неближнего ключа, на зиму укрывал листвой — и каждый раз пояснял: исчезают такие кустики, катастрофически исчезают, может, эти — последние на всей огромной планете. И голос его дрожал, будто речь шла о близком человеке.

Цырен не очень-то верил в чудодейственную силу трав, но дедом гордился. Не всякий столько знает в своей области. Не всякий отважится испытывать на себе сотни растений, среди которых встречаются ядовитые. И не всякий пользуется таким уважением многих и многих людей, знакомых и незнакомых.

Постоянно с ним советовалась врачиха из Горячих Ключей, присылала на консультацию больных с неподдающимися болезнями. Иногда, приложив ухо к груди пациента, дед ворчал: «Ничего у тебя особенного нету. Ступай к доктору, это по его части». Но чаще давал пакетик с травкой и скрупулезно объяснял, как ее заваривать, как пить. В разговорах с больными дед нахваливал траволечение: «Медицина сильна, не спорю. Только должна стать еще сильнее. Во многих странах, в Индии, к примеру, успешно травками лечат. Конечно, много в этом деле позабыто, много напутано. Вот и надобно не отмахиваться, а проверять, испытывать, отыскивать утерянную в веках истину».

Как-то один приезжий спросил: «Чего же вы Константин Булунович, людей-то лечите этим зельем, если не проверено?» Дед раскипятился: «Я, милок непроверенным никого не лечу, кроме себя самого, — А чем лечу, то проверено-перепроверено, во всех справочниках значится, только у врачей пока не в почете».

Дед состоял в переписке с самыми разными я людьми: с другими травниками, с врачами, с академиками, даже с научно-исследовательским институтом, Частенько получал бандероли: пучки трав, книги, журналы. Дед тоже отправлял травы и корни по разным адресам, никогда никому не отказывал. Цырен обычно ни письмами, ни бандеролями деда не интересовался. Но однажды… То письмо, отпечатанное на машинке, лежало раскрытое, и Цырена словно подтолкнул кто: взгляни. Он запомнил почти дословно: «Согласен, этот отрезок берега наиболее вероятен, но там нет ни одной известной пещеры». Вошел дед, и Цырен сделал вид, будто перекладывает письмо, освобождая стол для обеда.

Тогда он не обратил на это особого внимания. Но теперь… Разве пещеры имеют хоть отдаленное отношение к народной медицине? А вот к сокровищам Отрара самое прямое. «Этот отрезок берега…» О каком это отрезке идет речь? Уж не о том ли, где бродит, разыскивая корешки и травы, дед? Может, и вправду существует где-то под боком неизвестная пещера? Та самая?!

«И здесь, внучек, две легенды сливаются…»