…Происходя из старой столбовой, но мелкопоместной дворянской семьи, представители которой с древних времен оказывали услуги своему отечеству, он сосредоточил в себе наслоение многовековой культуры, внешние проявления которой не поддаются описанию, но которые, при общении, чрезвычайно ярко и сильно ощущались. Эта культура проглядывала и в его постоянно тихом, ровном голосе, и в степенной манере себя держать, и в том, как он закуривал папиросу, и даже в его в почерке. Это была фигура неповторимого прошлого – такими, очевидно, были литераторы-шестидесятники. Облеченный в свободно, но по мерке сшитый неизменный длинный сюртук, с длинными волосами, зачесанными назад, с длинными ногтями и в старомодных очках, он, казалось, сошел с фотографии-дагерротипа эпохи Александра II.
…Квартира Опочинина, помещавшаяся в Большом Знаменском переулке, во дворе церкви Знаменья, была отнюдь не беспорядочна или неопрятна, а, наоборот, являлась образцом аккуратности и гигиены, напоминая маленький интимный музей. Кабинет Евг. Ник. – обширная комната была вся завешена маленькими, большими и среднего размера старинными картинками, почему-либо его заинтересовавшими. Там рядом с первоклассной вещью ютилась какая-нибудь кустарная дрянь, чем-то пленившая хозяина….В комнате трудно было пройти от количества расставленной в ней старинной мебели красного дерева, карельской березы и золотого левкаса. Изобиловали столы всевозможных размеров, на которых в величайшем порядке были разложены и расставлены десятки, если не сотни, старинных мелких вещичек. Тут были и фарфоровые статуэтки, и хрусталь, и бисерные вышивки, и серебро, и чеканная медь, и кованое железо, и резное дерево» (
ОРЕШИН Петр Васильевич
«Я знал Орешина еще в Саратове. Он стоял за прилавком в каком-то мануфактурном магазине и писал стихи. Семен Павлович Полтавский привел его на одну из суббот, в другой раз он и сам пришел, но остался недоволен всем, что у нас видел и слышал.
Петр Васильевич всегда был резок, верховно самолюбив и недружелюбен.
…Самолюбие Орешина было необычайно прожорливо. Насыщалось оно пренебрежительной грубостью к тому, что казалось ему недосягаемым. Людмила Васильевна [Григорьева. –
Веселый разговор кончался так:
Для самолюбивого признания Орешин выбрал поэтически острую и оригинальную форму. Мы оценили его искренность, хвалили песню и исполнение.
Когда мы уходили, Людмила Васильевна сказала ему:
– Теперь вы знаете дорогу. Пожалуйста, приходите!
Все-таки я удивился, когда узнал, что Людмила Васильевна вышла замуж за Орешина» (
«Невысокий ростом, коренастенький, Орешин глядел на мир глазами крестьянского бедняка, повторяя и думами, и мотивами, и ритмами, и одеждой своей Никитина, Сурикова, Дрожжина и других поэтов – бытописателей деревни.
Помню, жили мы с Орешиным одним летом рядом, в деревне Барвихе под Москвой. Целыми днями сидел он с удочкой на берегу Москвы-реки, всегда молча, всегда угрюмо и всегда один. И лицом своим, лицом типичного „мужика“, как он сохранился на картинах передвижников, изборожденным морщинами, был как-то невесело озабочен. Смотрит часами безмолвно Орешин на струи воды, на ленивое шевеление поплавка, кажется, вот-вот затянет он свою „дулейку“, и поплывут перед глазами картины скудного деревенского бытия, заскрипят колеса переселенца, потянет горьким дымом. Да и одна из первых пооктябрьских книг Орешина называлась „Дулейка“ (Саратов, 1920), и еще: „Красная Русь“, „Снегурочка“, „На голодной земле“, „Алый храм“, „Ржаное солнце“ и многие другие.