Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р

…Когда она появлялась на сцене, казалось, будто пьешь бокал холодного, покалывающего шампанского. Ее своеобразный голос, с каким-то внутренним тремоло, словно срывающийся и падающий от внутренней сдерживаемой страстности, долго звучал в ушах. И когда она играла, то можно было словами Ростана о ней сказать, что в театре

При ней все женщины – ревнивы
И все мужчины – неверны!

Она казалась воплощением Далилы, Цирцеи, сирены: ее привлекательность сразу завораживала зрителя. Ее отличительным свойством была „вечная женственность“. Были актрисы талантливее ее, красивее ее, но редко были актрисы очаровательнее ее.

…Мне пришлось близко встретиться с Лешковской в Нижнем…Я ждала увидеть настоящую „львицу“, балованную премьершу, о которых пишут в романах, описывая их быт как вечный праздник, со свитой поклонников, цветами и шампанским.

…А увидела я необычайно скромную, даже слегка суровую на вид молодую женщину, в черном платье, кутающуюся в пуховый платок, подобно Ермоловой…Жила она очень уединенно, не любила большого общества. И друзей у нее было немного, но те, которые были, отличались всегда внутренним содержанием…Она хотела вне сцены не быть профессионалкой, не стоять в центре внимания, а самой быть зрительницей, читательницей, слушательницей. Она прекрасно знала литературу, между прочим, любила современных писателей – любила Ибсена настолько же, насколько Ермолова не принимала его, интересовалась философией – до театральной школы она была на высших курсах. Много жила за границей, особенно в Италии. Любила музыку и не пропускала ни одного хорошего концерта.

Эта соблазнительница, кокетка на сцене, владевшая в совершенстве всеми чарами искусства покорять, умевшая приказывать своим глазам, улыбке, в жизни была монашески строга» (Т. Щепкина-Куперник. Из воспоминаний).

«Лешковская, любимица московской публики, не могла не нравиться. Она была мастером диалога и обладала неподражаемым юмором…Она восхищала сложным психологическим узором, искренностью, заражала своим волнением, несмотря на то что ее дребезжащий голос скорее мешал, чем помогал воздействию на зрителя. Пьесу „На полпути“ я видела уже в 1910 году, тогда голос Лешковской приобрел еще более дребезжащий звук, но игра ее была настолько первоклассной, что заставляла забывать об этом» (В. Веригина. Воспоминания).

«С юных лет я была поклонницей очаровательной Елены Константиновны. Она пленяла всю Москву женственностью, кокетливостью, уменьем плести тончайшее кружево комедийного диалога. У нее были очень красивые глаза, стройная фигура, своеобразный голос, чуть дрожащий, трепетный, в самом своем тембре таящий что-то задорное, слегка вызывающее, капризное, лукавое, волнующее. Так он звучал в ролях гранд-кокет (как называли тогда), в драматических же вибрации этого голоса придавали словам особую нервность, словно скорбно пели струны скрипки под смычком взволнованного виртуоза.

Лучшей Глафиры в „Волках и овцах“ Островского не существовало, да и едва ли кто-нибудь мог превзойти Елену Константиновну в этой роли. Можно подробно описать, что делала Лешковская в Глафире, но как она это делала – описать невозможно, потому что суть заключалась не в толковании очень ясной и понятной в своем психологическом рисунке роли, а в интонациях и капризных, кокетливых и лукавых нотках, во взглядах, походке, улыбке, выражении губ. Не знаю ни одного знакомого мужчины, который не был бы влюблен в Лешковскую. Казалось, что ей дано все, чтобы покорять окружающих своему женскому обаянию, а между тем в жизни это была очень скромная, серьезная женщина, проводившая время или в театре, или дома, в небольшом кругу интимных друзей. Она страстно любила музыку и посещала все интересные концерты, если только не играла в эти вечера» (Н. Смирнова. Воспоминания).

«Сердце мое пронзила Лешковская, ее трепетная Геро. Некрасивая, со странным, надтреснутым голосом, Лешковская была блистательной актрисой, источником изумительной женственности и мудрого понимания глубокого мира женской души и судьбы. Она все знала о женщине – о ее любви, коварстве, страдании, кокетстве, благородстве, измене, дерзости. Ее вздрагивающий голос имел на меня сладостно-блаженное воздействие, я реагировала на него, как змея на музыку: подниму глаза – и не оторвусь и не пропущу ни слова, ни звука, ни взгляда» (С. Гиацинтова. С памятью наедине).