Серебряный век в нашем доме

Мне часто приходится слышать вопрос: в чем была суть конфликта между моим отцом и Харджиевым? Мне трудно ответить определенно и внятно: и дружба и разрыв – дела давно минувших дней, все это случилось задолго до моего рождения. Допускаю, что, возможно, никакой капитальной ссоры, конфликта и не произошло, а накапливались разногласия, возникали споры, случались стычки, наступило постепенное охлаждение, затем – отчуждение… Уж наверное, прожив под одной крышей с родителями изрядную часть жизни, встречаясь часто в остальное время, при большой близости, всегда существовавшей между нами, я должна была бы хоть раз, хоть словцом, намеком, если не от отца, то от словоохотливой мамы, услышать что-нибудь о таком событии, как разрыв с Николаем Харджиевым, кроме: “Дружили, потом перестали”. А что им трудно было ладить друг с другом – это легко могу понять. Отец и в еще большей степени воспитывавший его старший брат Сергей Бернштейн были людьми строго, скрупулезно (в наши дни, когда строгая нравственность вышла из моды, кое-кто сказал бы “старомодно”) порядочными и во всем, в крупном и в мелочах, придерживались правил, принятых в среде российской интеллигенции. Говорить в глаза одно, за спиной противоположное почиталось смертельным грехом, осуждать друзей в их отсутствие – неприличием, не выполнить обещания, не вернуть одолженную книгу или взятые в долг деньги – преступлением и т. д., а Николай Харджиев – раскованный, обаятельный, капризный – себя подобными строгостями не утруждал. Дружба, легко завязавшаяся в юности на почве любви к поэзии и принадлежности к одной компании, распалась, когда обнаружились расхождения в нравственных позициях и понимании допустимого и недопустимого в профессиональных и житейских делах. С годами расхождения становились все более заметными и вылились в отчуждение. Не обошлось тут без ревности: и “Саня”, и “Коля” сильно дорожили отношениями с “Володей”, Владимиром Трениным, оба его любили, и каждый тянул в свою сторону. Отец не снимал с Харджиева ответственности за гибель их общего друга, а позднее осуждал за недостаточное уважение к его, Владимира Тренина, памяти.

Именно это открыла мне беседа отца с Виктором Дмитриевичем Дувакиным, записывавшим в 1972 году его воспоминания. Когда В.Д. услышал имя Тренина, то ахнул в прямом смысле слова.