Серебряный век в Париже. Потерянный рай Александра Алексеева

Ранним солнечным утром вышел в сад и пленился распускающимися лилиями: «Лучи восходящего солнца освещали цветы, играли на каплях росы, выступавших на лепестках». Александр кинулся в дом, от возбуждения его трясло: вот оно, состояние благодати, вдохновение, о котором столько говорят поэты! Ему дано создать шедевр, он – гений! Схватил лист бумаги, открыл акварельные краски. Чем больше рисовал, тем сильнее дрожал, но акварель, казалось, не слушалась его. Он не мог передать то, что увидел, что пережил в саду. Он упорствовал, отказывался признать своё поражение. Юноша был потрясён, обескуражен. Что же – между вдохновением, между творчеством и его ви́дением существует различие? Он знал, как хотел сделать, но не понимал, как это осуществить, что «нужно для этого художнику». «Это была величайшая катастрофа его жизни, после потери рая…» – читаем в его записках «Альфеони глазами Алексеева». Возможно ли вообще передать технически своё видение? Он решил: всё дело в технике, не всё подвластно акварели. Нужно искать свою: «Из впечатления можно отразить лишь какую-то часть, ту, которая соответствует свойствам используемого материала». Лилию он решил изобразить на обложке художественного журнала, о выпуске которого давно мечтал. Готовил для него стихи и прозу. Научился печатать на дядиной пишущей машинке и перепечатал русский перевод баллад боготворимого им Эдгара По, легко запомнив их загадочные слова наизусть: «Как-то в полночь, в час угрюмый…». Судьба распорядилась иначе.

В первую его осень, после ужина Анатолий удержал шестнадцатилетнего племянника за столом. Вот какой диалог приводит Алексеев в «Воспоминаниях петербургского кадета»:

«– Чем ты собираешься заняться в жизни? – спросил дядя.

– Думаю, – ответил я, – думаю, что хотел бы стать инженером.

– Инженером? – удивился Анатолий. – Почему инженером? Я считал, что ты интересуешься живописью.

– Ну да, причём интересуюсь всерьёз. Но мне кажется, что в настоящее время России не нужны художники. Думаю, прежде всего, ей нужны инженеры.

Мой ответ показался мне достойным похвалы.

– Ничего ты не понимаешь! – отрезал Анатолий. – С тобой даже невозможно разговаривать всерьёз. Тебе надо сначала научиться думать.

– Как это "научиться думать"?

– Нужно читать, образовываться… – ответил он нетерпеливо.

– А ты можешь указать, что мне надо читать?

Я только этого и ждал: возможности образовываться».

Полки обширной дядиной библиотеки заставлены дорогими книгами и художественными журналами, о которых он и слыхом не слыхивал. Поначалу получил «Введение в психологию», «Введение в философию» и толстенную «Историю цивилизации Англии» Бокля, на которую дядя посоветовал обратить особое внимание. Юный книгочей ещё взял «Историю искусств» и начал штудировать три ордера древнегреческой архитектуры. Шло время. Наступила зима. Мысленно он стал называть себя безработным. Безденежье задевало его самолюбие. На Бирже труда, куда стал заглядывать, висело одно и то же объявление: «Требуются опытные шляпники». И потом какая работа – власть Временного правительства сменялась властью большевиков, затем установилась власть КОМУЧа – комитета членов учредительного собрания. В конце января 18-го года дядю Анатолия большевики посадили в тюрьму за протест против разгона Городской думы, где он был гласным. Через несколько недель его освободили. Власть сменилась. Гражданская война для Уфы началась в конце мая 1918 года.

Александр продолжал бродить по улицам в каком-то неясном состоянии – сна ли, яви? Чтобы чем-то занять себя, начал упражняться в рисовании лошадей (у дяди имелась подходящая натура – жеребец Башкир и красивый рысак Ландыш), изучать их пропорции: «История искусств», которую он неустанно штудировал, придавала этому большое значение. И он занялся этим основательно, проверяя теоретические заключения натурными наблюдениями даже на улицах: «…я обнаружил, что расстояние от ноздри до холки равнялось расстоянию от холки до зада лишь в основном. Пропорции были разными не только у разных особей. Мне постепенно открывалось то, что в природе нет правил, но есть тенденции. Именно тогда я решил нигде, ни при каких условиях не становиться на позиции предвзятого взгляда на вещи. Это открытие вернуло меня к тому самому революционному нигилизму, который попробовал на зуб все ценностные установки: впрочем, я был подготовлен к свободе самим духом семьи моей крёстной».

К лошадям он оставался неравнодушен в течение всей жизни, они постоянно встречаются в его иллюстрациях и анимационных фильмах. Любое его описание лошади в автобиографических записках напоминает подвижный кинокадр: «Верхом на восхитительной киргизской кобылке, чуткой и нервной, он (встреченный им в пути всадник – Л. З., Л. К.) обрабатывал мелкой рысцою мою колею. Большие кобыльи глаза, полуприкрытые длинными ресницами, смотрели на меня. Она шевелила ноздрями. Чёрная её гривка была заплетена в дюжину мелких косичек, и эту причёску украшали полевые маргаритки. Одну маргаритку всадник держал в зубах».

Имя Бурлюка как модный бренд