– Пусть им, – меланхолично заметил Голос, почувствовавший, верно, внутреннее напряжение, возникшее в теле Людо при виде направленных на него стрел. – Все равно не попадут.
"Ты так думаешь?" – спросил Людвиг, наблюдавший за приготовлениями лучников в привычной уже для всех манере внешнего равнодушия. – Или знаешь наверняка?
– Знаю,. – отрезал Голос как раз тогда, когда несколько стрел уже устремились к князю Кагену. – Вот видишь! Промазали…
– Левой рукой! – резко скомандовал Голос, и, вскинувший руку Людо поймал стрелу, пролетавшую над его плечом.
Ощущение было странным. Показалось на мгновение, что поймать стрелу в полете – плевое дело. Но это не так, и Людо отлично это знал. Но ведь поймал!
"Поймал…" – Он посмотрел на стрелу, все еще зажатую в руке, затянутой в черную кожу перчатки, и перевел взгляд на лучников.
Те больше не стреляли. Стояли в растерянности, которую Людвиг легко опознал и на расстоянии, смотрели на противоположный берег, на князя Задара, способного стоять, не дрогнув, под стрелами и даже ловить их в полете.
– Неплохо получилось, – "кивнул" Голос. – Слухи о твоем мужестве и дьявольской удаче еще больше деморализуют армию Бьерка. Остается только не дать им уйти. Догнать, навязать сражение, и убить всех. Особенно этого… золотоволосого.
– Поднимите арбалетчиков на вершину скалы! – приказал Людо, оборачиваясь к очень вовремя появившемуся на месте действия капитану. – Надо очистить противоположный берег от их стрелков.
– Помолчите! – приказал он, увидев, что капитан собирается что-то сказать. – Я еще не закончил… Пошлите кого-нибудь в обоз за веревками… Несколько знакомых с горной местностью людей могли бы вот там, чуть ниже по течению, перебраться на противоположную сторону, а там, как видите, и деревья есть. Не прямо на дороге, но нам-то главное переправиться, не так ли?
"А этого золотоволосого, – подумал он, обращаясь к Голосу, – я убью лично".
– Вот это поступок не мальчика, но мужа, – "хмыкнул" в ответ голос. – Особенно если ты просто прикажешь палачу отрубить ему что-нибудь нужное для жизни…
– Рассказывай все! – приказал Хальдеберд.
На самом деле он не ждал от этого рассказа ничего хорошего. Но, с другой стороны, должен же он был знать, что случилось с храбрым Бьерком?
– Рассказывай все! – приказал он, уловив интонацию неуверенности в последней фразе рыцаря Кобье, докладывавшего подробности поражения. Рыцарь был офицером разведки и… ну, в общем, это была его работа – не пропускать ничего, что могло бы представлять интерес. Но он был новым человеком в ставке Хальдеберда и просто не успел еще узнать, что и когда может заинтересовать старого императора. Поэтому шпион решил не вдаваться в подробности, и зря, между прочим, потому что в последние дни в душе Хальдеберда острая паранойя сражалась насмерть с не менее острым – О, да, острым как мизерикорд! – приступом общей мизантропии. Понятно, что победителей в таких конфликтах не бывает, но жертвы исчисляются иногда астрономическими величинами.
– Рассказывай все!
– Армия князя Кагена движется на удивление быстро, – сказал Кобье.
Он говорил правду, ничего кроме правды, – следуя в этом непреклонной воле императора и своим должностным обязанностям, – но звук его голоса выдавал владевшее рыцарем внутреннее напряжение. Увы, с годами Хальдеберд стал глуховат к такого рода нюансам и не мог вполне насладиться речью своего шпиона. Его интересовало лишь содержание рассказа, грубая правда жизни, простая – прямолинейная и недвусмысленная – семантика отчета или доклада, но никак не тонкие смыслы, с помощью которых он был бы способен правильно интерпретировать звучащие теперь в его полевой ставке слова.
А между тем на дворе стояла глухая ночь, а "двором" ставки являлась небольшая горная долина с крохотной, богом забытой деревенькой, от века ютившейся здесь. Приземистые серые домики, сложенные из осколков окружающих людское поселение скал, были тесными и вонючими, а посему квартирмейстеры ставки даже не пробовали разместить императора в одной из этих халуп. Просторный и удобный шатер из двойной шерстяной ткани и полотна – вот где помещалась теперь штаб-квартира Хальдеберда. Крошечная спальня с узкой походной койкой и двумя жаровнями для поддержания хоть какого-то тепла – император был немолод и сильно мерз даже под меховыми одеялами – и просторный кабинет – вот, собственно, и все, не считая закутка для верного слуги.