Серебро и золото

И Томас, с которым они познакомились таким странным образом, никогда больше не называл ее этим именем, но зато все остальные… К концу дня Елизавета поняла, что ее окружают очень разные люди – слишком много для первого "выхода в свет", слишком разных людей – но все они, по-своему хороши. И ни один из них, по-видимому, не заслуживает смерти за "оскорбление величия". Тем более что практически все они, отнеслись к ней, как это и бывает обычно с красивыми девочками, очень, и даже очень хорошо. Вот только все называли ее Цисси, и с этим ничего было не поделать. Единственным исключением – и в этом, как и во всем остальном – оказался Том. Но таким уж человеком был Томас фон дер Тиц, что все у него получалось не как у всех.

– Итак, география, – сказал невысокий лысоватый и несколько полноватый мужчина в сером костюме-тройке, белоснежной сорочке и фиолетовом галстуке-бабочке. Подобранные в тон галстуку, лакированные туфли маэстро Сторци светились, словно грозовые тучи в блеске молний.

– Нет, не так, – покачал он головой и вскинул вверх короткопалую толстенькую ручку. – География, дамы и господа! Слово с большой буквы!

Каждая фраза маэстро Сторци заканчивалась восклицательным знаком. Он не говорил, а декламировал, сгорая от восторга перед предметом своей, возможно, единственной страсти.

– Геология! – выговаривал он с вожделением. – Геополитика! География! Земли и народы их населяющие, горы и воды, климат и рельеф, политика и экономика, любовь и смерть!

Впрочем, Альфредо Сторци мало и мимолетно говорил о любви – что несколько разочаровало Елизавету, ожидавшую от школы действительного углубления знаний о "различных предметах" – и совсем не говорил о смерти.Зато он рассказывал об этнографии и океанологии, астрономии и палеонтологии, политических науках и антропологии. Он был ярок. Он пылал, а не горел. Он обожал карты и атласы, книги и журналы, он не был нигде, как неожиданно поняла слушавшая его с неподдельным интересом Елизавета, но знал об "этих и прочих местах" все, что только может знать человек.

Совсем другим оказался профессор Зиверс, преподававший им математику.

– Алгебра суха, как хворост в летнем лесу, – говорил он, трусцой пробегая между рядов. – Девочки глупы и не способны к сложным вычислениям. Геометрия – царица наук. Задача, которую невозможно решить, исходя из принципов симметрии, не решаема принципиально. Галуа был гений, и его застрелили на дуэли. Гениев никто не любит. Но без гениев никак нельзя. Математика наука гениев и сумасшедших. Я не гений, следовательно, я умалишенный. Повторите это, милая леди, – хищно улыбнулся он, останавливаясь вдруг перед девушкой с огромной копной нечесаных волос цвета меди и в круглых очках, сползших на самый кончик маленького вздернутого носика. – Повторите, и вашими галерами станут дополнительные уроки.

"Что ж, – решила Елизавета, выслушав Зиверса. – По крайней мере, он честен. Сумасшедший, и ни от кого это не скрывает".

Впрочем, к концу дня, она уже не была уверена, что до сих пор правильно понимала термин "душевнобольной". Такими, если верить ее ощущениям, были едва ли не все учителя, и основная масса учеников.

– Куда мы попали? – шепнула она на ухо Людо, когда прозвучал последний в этот день звонок, и они, выйдя во двор, увидели темно-бордовый "Майбах" тети Жозефины. "Майбах" не был единственным автомобилем, ожидавшим учеников, возвращающихся домой после занятий в "Академии Луки Бранциони". Не был он и самым роскошным среди них. Но Феликс умудрился занять, поистине, королевское место – прямо напротив открытых по случаю окончания учебного дня ворот.

– Куда мы попали? – спросила Елизавета.

– В школу, – чуть пожал плечами Людо и по-своему он был прав.

В конечном итоге, все оказалось не так страшно, как показалось вначале. Профессора – обоего пола, – возможно, и страдали множеством весьма экстравагантных душевных недугов, но в качестве учителей были превосходны, в чем достаточно быстро убедились и Елизавета, и Людо. Что же касается учеников, то, пользуясь выражением Тилли ван дер Шенк, это был, разумеется, паноптикум, но весьма любопытный и нисколько не опасный.

Сама Тилли была той самой девочкой, которую попытался запугать профессор Зиверс. Как ни странно, он в этом не преуспел, и, видит Бог, не потому что не мог испугать. Мог, и привел своими эскападами в ужас добрую половину класса. Но испугать Клотильду ван дер Шенк было не в его власти. Она была совершенно бесстрашна, хотя возможно, бесстрашие ее было сродни безумию: она просто не воспринимала всерьез, как минимум, половину реально существующих угроз, а другую половину – воспринимала на свой весьма оригинальный лад. В результате Тильда являла собой такое чудо, что не влюбиться в нее было просто невозможно. Впрочем, о том, что Тилли – чудо, догадывались далеко не все. Большинство людей ее просто не замечали, а многие другие недооценивали.

– Привет, Тилли! – едва завидев новую подругу, Елизавета почувствовала тепло в груди и начала улыбаться.