Сережка — авдеевский ветеран

Оставьте, пожалуйста, девушка, свою машинку с цифрами. Закройте на минутку окошко кассы. Пусть очередь подождёт!

Или вы, хлопцы, перестаньте пока считать деньги — видите, человек в беде!

Или вы, продавщица, оставьте свои батоны — ничего с ними не случится. Выйдите, пожалуйста, из-за прилавка!

Некому, что ли, помочь маленькому человеку?!

Что ж, что он уже ходит в школу — всё равно он ещё очень маленький, он вот дома до выключателя дотянется, чтобы свет зажечь, а выключить не может — какого-то сантиметра, а не хватает!..

Помогите!..

Вы же знаете, как он спасал недавно голубую стрекозу, — значит, у него доброе сердце…

Дерибаска повернулся к Разводчику спиной и, видно, стал наблюдать в окно, а Серёжка тихонько выл и выл, представляя, как по улицам посёлка бежит Вовка Шпик, как из домов выскакивают вооружённые мехколонцы и бегут к магазину. Они окружают ничего не подозревающих Борьку Амоса, Валерку Косачёва, всех супятчиков.

А потом Дерибаска выскочит на крыльцо, поднимет, как договорились, руку, и тогда…

Серёжка вспомнил, как он встретился недавно с лобастым братом Валерки Косачёва, который сказал ему: «Ты не Разводчик. Ты — предатель».

«Предатель?» — подумал Серёга.

Он утёр рукавом нос и затих под ногами у рыжего Дерибаски.

Прошло ещё несколько минут или, может быть, даже целый час, потому что время тянулось для Серёжки очень медленно, и Дерибаска вдруг оторвался от окна и быстро склонился над Разводчиком.

— Ну вот, успокоился? — ласково спросил командир мехколонцев и добавил злым шёпотом: — Я пошёл, слышишь? Запомни: будешь путаться под ногами — батька твой всю жизнь тебе на лекарство работать будет. Понял?..

Серёжка ничего не сказал, но Дерибаска уже быстро шёл к выходу. Разводчик вдруг привстал, пробежал чуть-чуть на цыпочках и замер за кассой. Сердце у него снова колотилось, как тогда, когда они ехали с дядей Кудахом, чтобы успеть к решающей драке.

Дерибаска, прячась, выглянул на улицу, постоял секунду и быстро шагнул в дверь. И тогда Серёжка с быстротой, на которую только был способен, бросился за ним вслед.

Дерибаска, подняв руку, стоял на ступеньках, и Серёжка, не останавливаясь, ринулся мимо. Он чуть не сбил с ног своего врага, задев его плечом, прыгнул через три ступеньки и помчался к газетному киоску.

— Амос! Нас окружили! — закричал он что есть силы. — Валерка, нас окружили!..

И тут что-то резко остановило Серёжку. Как будто он наткнулся на чей-то жёсткий палец, нацеленный в его голову. Серёжка закрыл голову руками и боком опустился на грязную мостовую…

Так падают в кино сражённые пулей доблестные солдаты.

Глава седьмая

Экскаватор дёргался, слегка приседая, ковш на тросах раскачивался, и из него падали через край и бумажные деньги, старые и совсем новенькие, и сыпалась мелочь, а ковш взлетал высоко, и опрокидывался, и тут уже деньги летели вниз плотной стаей, неслись градом, сыпались на Серёжкиного отца, и тот, торопясь, подгребал и подгребал их к себе обеими руками — как подгребаешь к себе песок, когда лежишь на берегу речки, — а сам Серёжка с одной-единственной копеечкой в кулаке летал над землёй, летал, только слегка поводя плечами или пошевеливая босыми пальцами — пошевелишь, и уже во-он где!.. Вот его кинуло вбок, и он опустился на сучок высокого-превысокого дерева, зелёного-презелёного, просто так опустился, на ноги, и совсем легко — ну, что тебе стрекоза… Постоял, держась за шершавый ствол, рядом, посмотрел на синее-пресинее небо, а отец ему снизу:

«Лёнька-а-а!.. Иди помогай, Лёнька!»

Серёжка легонько подпрыгнул и полетел — бочком, бочком, на другое дерево, а тут — бац! — что-то захлопнулось, то ли тёмный какой-то ящик, то ли железная дверь, а по ней твёрдо: тук-тук-тук!..

Он приподнял голову.

В дверь снова сильно постучали: тук-тук!..

Он откинул одеяло, носками нащупал на полу тапки и постоял, поддевая их, забираясь в каждый ступнёй, словно гусеница, но один тапок никак не надевался, и тогда Серёга пнул его, так что он, шурша, промчался по полу и скрылся под белым пузатым шкафом, и побежал открывать с босой ногой.

На пороге, уткнув подбородок в грудь, глядя на Серёгу исподлобья, стоял Старик.

Волосы у Старика, как густая щётка, когда наклонится — словно ёжик, притронься — уколешься, а сегодня — так и точно уколешься, вид сегодня у Старика, как никогда, хмурый.

Сложил на груди руки и строго сказал:

— Ну и что?..

— Чего — и что? — негромко спросил Серёжка. Опустил глаза и носком единственной тапочки потёр пол, словно что-то с него соскабливал.

Старик только рукой махнул.

— Войти-то хоть к тебе можно?.. А то и не приглашаешь…

Серёга вдруг неумело поклонился, и глаза у Старика как будто потеплели. Он постучал в коридоре башмаками о пол, стряхивая пыль, снова почему-то махнул рукой, потом подхватил Серёжку на руки и понёс в комнату.

— Не надо, — смутился Серёжка. — Не надо, сам пойду.

— Что, болит голова твоя садовая? — спросил Старик, уложив Серёгу на кровать поверх одеяла. — Эх, Аника-воин… Ну как, стоишь на ногах? За стенку не держишься?..

Голова у Серёжки повязана, словно на неё надета чалма.