Сергей Дягилев

Часть критиков предпочла хореографию Нижинского, сожалея об утраченной постановке, насыщенной историческими реминисценциями. В новой версии «Весны» Андрей Левинсон увидел «сплошные гимнастические экзерсисы, лишённые всякой выразительности». «Мясин уделил больше внимания сложным ритмам, нежели содержанию и духу музыки, и в результате вышло нечто формальное, — считал Григорьев. — Балет Нижинского, пусть в чём-то беспомощный, лучше отражал характер музыки: в нём были выявлены главная тема и в особенности контраст между двумя картинами, что в постановке Мясина не получилось». А вот мнение Стравинского никогда не отличалось постоянством: он сразу выступил в парижской прессе с похвалой Мясину, но позже отмечал «местами натянутый, искусственный характер» его хореографии в этом балете.

Дягилев, вероятно, был прав, когда летом 1919 года в Лондоне говорил Ансерме, что «Мясин больше не знает, в каком направлении двигаться». Он уже тогда почувствовал, что его воспитанник исчерпал свой творческий потенциал и новых ярких достижений в ближайшее время ждать от него смысла нет. После парижской премьеры «Весны» он неожиданно спросил Григорьева:

— Что вы скажете, если Мясин от нас уйдёт?

Его бессменный режиссёр лишь изумлённо на него взглянул, не зная, что ответить. А Дягилев продолжал:

— Да, мы должны расстаться.

Григорьев наконец собрался с мыслями:

— Мясина как танцовщика можно заменить, но найти ему замену как хореографу было бы чрезвычайно трудно.

— Вы так считаете?

В последнем вопросе Дягилева сквозило сильное сомнение. Его отношения с Мясиным быстро ухудшались. «Единственным признаком огорчительного для Дягилева личного конфликта было то, что он меньше интересовался спектаклями», — отмечал Григорьев.

После двухнедельного Сезона в Париже труппа отправилась в Рим и уже в первый день нового, 1921 года открыла гастроли на сцене Театра Костанци. Пресса на все лады воспевала «Русские балеты» и лично Дягилева, начавшего «блестящий этап» в истории хореографии. Однако Рим не увидел новой «Весны священной».

Колдовская музыка этого балета уже второй раз вела к скандалам и требовала жертвоприношений. Атмосфера внутри антрепризы и без того накалялась, хотя Мясин на рожон не лез. «Было нелегко спрятать свои чувства, особенно от Дягилева, который был по-настоящему чутким человеком», — вспоминал Мясин. В Риме он продолжал тайно встречаться с Верой Савиной и, конечно, не знал, что Дягилев приказал за ним следить. Пожалуй, на пути к свободе он ещё не обрёл смелости. Свобода его манила и пугала. Но жуткая неопределённость ситуации изрядно действовала на нервы Дягилеву.

Поэтому он не стал ждать того дня, когда его поставят перед фактом измены, и решил спровоцировать Мясина. «Он сам пригласил на ужин коварную дочь туманного Альбиона, — сообщал Михаил Семёнов. — Это было невероятное событие, попавшее в анналы «Русских балетов». Ужин проходил в отдельном кабинете большого ресторана. Дягилев, пивший обычно очень мало, в этот вечер пил много и ещё больше заставлял пить свою даму. Ужин продлился далеко за полночь и закончился, когда Мясин уже давно мирно спал в своей постели. Они вдвоём с Мясиным жили в Гранд-отеле, в двух комнатах, разделённых салоном.

После ужина Дягилев отвёз жертву в свою гостиницу, привёл в салон, раздел догола, под руку ввёл в комнату Мясина, разбудил его и сказал:

— Вот тебе твоё сокровище!

— Бог мой, что это? — воскликнул спросонок Мясин и даже перекрестился. Потом он встал, оделся, одел свою англичанку, взял свои чемоданы и покинул гостиницу, чтобы никогда больше сюда не возвращаться».

На следующий день Григорьев по приказу Дягилева сообщил Мясину, что он уволен из труппы. Если Нижинскому он должен был только послать телеграмму, то Мясину пришлось говорить об увольнении в лицо. «Известие было подобно удару молнии», — писал балетмейстер в своей мемуарной книге. Он также поведал о том, что почувствовал себя «брошенным и одиноким». Страдали обе стороны конфликта, и неизвестно, кто больше. «Дягилев много дней не появлялся на людях, и Василий [Зуйков] говорил мне потом, что он чуть не умер», — рассказывала Соколова. У Нувеля были все основания беспокоиться не только за здоровье своего друга, но и за его разум.

«Говорят, что люди исключительные страдают намного сильнее от поражающих их несчастий, — писал Семёнов. — Я в этом убедился после того, как провёл одну ночь у постели Дягилева, который потерял всякий контроль над собой. Никогда раньше я не видел подобного отчаяния и страдания и никак не мог себе представить, что такое существует на свете. Дягилев бился головой о стену, ломал руки, рыдал и плакал, как ребёнок». Римские журналисты не остались в стороне от этой драмы и приукрасили её слухами о побеге Мясина с Чернышёвой, но вскоре газета «Пикколо» опровергла эти домыслы и напечатала статью о личной жизни Мясина и его романе с Верой Савиной, тоже покинувшей труппу.