Сергей Дягилев

Прокофьев посещал спектакли «Русских балетов», бывал на вечеринках у Миси, которую он деликатно называл мадам Эдвардс, но находил её вульгарной, хотя та помогла ему быстро и легко получить необходимые визы. («Впрочем, одно другому не мешает», — спокойно размышлял Прокофьев.) В её доме он стал свидетелем забавной ссоры Дягилева и Стравинского после премьеры «Пульчинеллы». Они «сцепились чуть ли не до драки», когда Дягилев заявил, что финал этого балета всё-таки не удался композитору. Обиженный Стравинский тут же провозгласил свой балет «гениальной вещью», а своего хулителя обвинил в том, что он «ничего не понимает в музыке». Дягилев резонно возразил:

— Вот уже двадцать лет, как все композиторы говорят, что я ничего не понимаю в музыке, и все художники [твердят], что ничего не понимаю в живописи, а между тем всё, слава богу, движется.

«В конце концов их разняли, и через пять минут они уже мирно пили шампанское», — сообщил Прокофьев. 19 мая его также пригласили на большой приём в честь «Русских балетов» у принцессы Виолетты Мюрат, где кроме ведущих артистов дягилевской труппы были Стравинский, Гончарова, Ларионов, Пикассо (с супругой Ольгой), Кокто, молодые французские композиторы, титулованные эмигранты из России, в том числе великий князь Дмитрий Павлович, известный своим участием в громком убийстве Распутина. «Много говорили, а потом много шумели и прыгали. В три часа ночи Стравинский сидел под роялем со своим врагом Кокто, на рояле визжал граммофон и кто-то дубасил по клавиатуре, а Дягилев, кажется, с хозяйкой дома танцевал lancier [лансье]», — фиксировал в дневнике Прокофьев, противопоставив себя на этой грандиозной вакханалии всем поголовно: «Я один сохранял спокойствие».

«Женские хитрости» впервые показали в Париже 27 мая. В спектакле участвовал сильный состав молодых вокалистов, которых Дягилев тщательно отбирал в Италии. Дивертисмент Мясина был всё же вполне хорош. Декорации и костюмы Серта, оформившего уже третью постановку в «Русских балетах», показались Прокофьеву скучными, но, услышав, как их хвалят Дягилев и Стравинский, он подумал, что они «кривят душой, ибо Серт «свой». Тем не менее «опера с присыпкой балета» — так её назвал Прокофьев — не произвела ожидаемого впечатления на публику. «Её приняли благожелательно, но Париж она не покорила, и Дягилев остался в расстроенных чувствах», — отметил Григорьев. Однако она пришлась по вкусу Лондону.

Десятого июня «Русские балеты» открыли Сезон в столице Великобритании, в королевском театре Ковент-Гарден, на сцене которого труппа не выступала уже семь лет. В первую же гастрольную неделю в Лондон приехал Нувель и на перроне вокзала утонул в объятиях Дягилева. Прокофьев же встретил его с нарочитой сдержанностью. Вскоре Вальтер Фёдорович получил должность администратора антрепризы, но для Дягилева он навсегда остался всё тем же Валечкой, который, по давнему наблюдению Бакста, «только и может собачкою бегать по команде и приказанию Серёжи».

В Лондоне Прокофьев вновь занялся «Шутом». Прослушав в исполнении композитора музыку и отметив, что в ней «много красивых, чисто русских тем», Дягилев приступил к очередным урокам, продолжавшимся несколько дней. По его словам, балет «слишком подробно следовал за действием», поэтому он предложил Прокофьеву «выкинуть все иллюстративные части и вместо них развить темы, как <…> в симфонии», аргументируя тем, что «от этого выиграл бы и балет как музыкальное произведение, выиграла бы и пластика, которая сделалась бы свободной».

Прокофьев охотно со всем согласился, более того, мысль переделать балет в цельное симфоническое произведение его вдохновляла. «Дягилев вместе со мной детально рассмотрел «Шута», и мы наметили, что надо развить и что урезать, — читаем в дневнике композитора. — Говорил Дягилев также, что каждая картина должна отличаться от другой и иметь свою физиономию». Итак, Прокофьев получил большое задание — пересочинить «целый ряд мест», в том числе заключительный танец балета, а также заново сочинить пять антрактов, чтобы все шесть картин шли без перерыва. Кроме того, следовало учесть критическое замечание Дягилева: почти «весь балет в миноре».

Импресарио дал согласие оплатить содержание Прокофьева в течение трёх месяцев, пока тот будет переписывать клавир «Шута». Он обещал премьеру балета в Париже, в будущем мае. А напоследок сказал:

— Только вы уж хорошенько переделывайте, а то французы теперь злые и говорят, что я, кроме Стравинского, никого не могу открыть.