Сергей Дягилев

Вокруг «Спящей» между тем разгорались жаркие споры. Этот балет расколол и публику и критику. Эстеты блаженствовали и неистово аплодировали. А модернисты равнодушно пожимали плечами — спектакль воспринимался ими как антитеза всему тому, что Дягилев научил их ценить в искусстве раньше. «В результате мы имеем то, что и можно было представить, — балет ранних девяностых, балет, в котором даже госпожа Лопухова и господин Идзиковский не смогли произвести впечатление, балет, который разодет в пух и перо и тянется три часа, балет, восхищающий тех, кто ненавидит «Весну священную», — писал один критик и вопрошал с нескрываемым разочарованием: «Что стало с господином Дягилевым?»

А со стороны эстетов известный художник Эдмунд Дюлак на страницах старейшей воскресной газеты «Обсервер» призывал обратить внимание на то, что «в данном случае Дягилев предлагает зрелище как другую грань чудесного искусства своей уникальной труппы». Вскоре в британском иллюстрированном еженедельнике «Скетч» появилась мастерски исполненная карикатура Дюлака, где он изобразил Бакста в образе доброй феи, ведущей «очаровательного принца» Дягилева (во фраке и знаменитой шубе нараспашку) к замку Спящей принцессы.

Той же лондонской зимой Дюлак рисовал портрет Ольги Спесивцевой, которая рассказала Борису Кохно о своих сеансах у художника «и о том, как Дюлак объяснялся ей в любви, то есть просто полез целоваться». «Дюлак сделал 5 рисунков и все отложил в сторону — не удались. Начал 6-й со слезами на глазах. Получился, как она говорит, Боттичелли. Но она с ним поругалась…» — писал 10 декабря в дневнике Кохно. Когда он в тот же день рассказал Дягилеву про свои регулярные дневниковые записи, тот почему-то удивился, решительно не одобрив такого занятия. «И стал говорить, что из этого получается уйма бумажная, никому не нужная. Что дневник никогда исправлять нельзя. Его отец говорил, что писание дневников — признак дурости (между прочим). Расстроился я», — признавался Кохно, но всё же некоторое время продолжал фиксировать будничные события в тетрадке.

Значительную часть времени он проводил с Дягилевым и Нувелем, который в интересах своего друга негласно за ним присматривал. «Где Борис? Жить я без него не могу», — голосил с нарочитостью Валечка и нередко называл юного дягилевского секретаря «разгильдяем» и бездельником. «В[алечка] — шут гороховый. <…> всё время скандалит», — отмечал Кохно в дневнике. «Я сказал вчера Серёже, что В[алечка] — человек грубый и что частое соседство с ним тяготит. Валечка — вылитая тётка Мэри (моя бабка), которая была скупа, ехидна, читала всем нравоучения, такая пустяшная, такая мелочная, скупая и неважная, и косила левым глазом. Мы её, понятно, не любили. А я привык быть в кругу милых, молодых приятелей. Тех, которые относятся ко всему легко, не глухи, не слепы, увлекаются, довольствуются мелочами», — писал Кохно, тут же под конец не случайно добавив, что Сергей Павлович «в жизни простой». Вот это ему было приятно отметить.

На досуге Дягилев, Нувель и Кохно вместе читали новые книги русских поэтов, вышедшие в свет в Петрограде и в русском издательстве «Скифы» в Берлине — «Христос воскрес» Андрея Белого, «Скифы» и «Двенадцать» Блока, «Триптих» Сергея Есенина. «Мистическое» течение в советской поэзии пришлось по вкусу Дягилеву:

— Мистицизм — ведь это реакция. Чем эти люди большевики? Они писали и без большевиков.

— Конечно, писали. Но если бы не было большевиков, они бы не написали того, что они пишут.

— Ну, конечно. Но если бы не было русской истории, то «Борис Годунов» не был бы написан. Если бы не было природы, то не было и Серёжи. Это просто — уметь реагировать на то, что вокруг происходит…

Со дня премьеры (2 ноября) «Спящую принцессу» в Альгамбре показывали ежедневно, сначала семь, а затем даже восемь раз в неделю. Балет, длящийся целый вечер, был совершенно новым явлением для британской публики. Спектакль посмотрели английский король Георг V и королева Мария, а также гостивший у них король Норвегии Хокон VII с семьёй. О посещении театра норвежскими высокими гостями Кохно записал в дневнике 12 декабря: «Тревожимся до спектакля. Заходим посмотреть, как украшен театр (ложи в розах и голубых материях). <…> Король приезжает без четверти 9. Зал полон. На сцене волненье… Публика пыталась отметить криком появление Нижинской, но тут же, как бы опомнившись, переставала. Вопили при появлении Лидии [Лопуховой]. Королевская чета немедленно взялась за программу: «Кто это, дескать?» И первое, чему они аплодировали, это было Pas de deux. <…> Ну, потом пошло. Все аплодировали не переставая. Появилась Спесивцева — галдёж. <…> С. П. [Дягилев] был в ложе у Короля. Хвалили, пели, как могли. И действительно, танцевали ведь чудесно».