Сергей Довлатов. Остановка на местности. Опыт концептуальной биографии

– Сергей Довлатов, драматический баритон.

– Какими судьбами в наших краях?

– В поисках лучшей доли.

– Иначе говоря, за длинным рублем?

– Совершенно верно.

– Что исполняете?

– Все зависит от слушателей, стараюсь, разумеется, разнообразить репертуар. – С этими словами Довлатов встал и направился в сторону импровизированной эстрады. Было видно, как его огромная фигура маневрирует между столов, как дредноут в норвежских шхерах, покачивается, выбирает оптимальное пространство для разворотов.

Подойдя к пианисту, Сергей наклонился к нему (музыка сразу стихла) и что-то сказал ему на ухо. Затем распрямился и, возложив руку на верхнюю крышку инструмента, сосредоточенно замер.

Поднял глаза к потолку.

Полуприкрыл их.

Покачал головой.

Зазвучало вступление.

Набрав в легкие как можно больше воздуха, Сергей запел:

Боже, царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!

В «Витязе» воцарилась гробовая тишина.

Даже рабочие турбазы, удивить которых чем-либо, думается, было невозможно в принципе, замерли с занесенными граненными стаканами, в которых плескался «Агдам», более известный в народе как «креплёныч».

Воображение сразу же нарисовало портрет государя Николая Павловича, о котором поэт, как известно, высказался весьма радикально:

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.

Несколько туристов, зашедших в ресторан по случаю и оказавшихся, что и понятно, в очереди у стойки, с негодованием повели бровями.

Меж тем исполнение гимна на музыку Алексея Федоровича Львова и слова Василия Андреевича Жуковского закончилось. Довлатов сдержанно поклонился и направился к своему столику у окна. Он шел в полной тишине, и лишь когда сел, ресторан взорвался аплодисментами. Особенно приветствовали исполнителя киномеханик и реставратор, мгновенно забывшие о своем давешнем споре, имевшем все основания перерасти в драку.

– Вот что настоящее искусство с людьми делает, – глубокомысленно резюмировал Марков, после чего направился к стойке, где без очереди взял еще одну бутылку портвейна (здесь его хорошо знали и давали ему в долг), чтобы угостить счастливого обладателя драматического баритона.

На следующий день в ресторан прибыли все те же рабочие турбазы, безмолвно вынесли фортепьяно на улицу, погрузили его в автобус с надписью «Турист» и увезли в неизвестном направлении.

В этом было что-то метафизическое – музыкальный инструмент, отправляющийся в неведомое странствие: или он займет почетное место в каком-нибудь сельском ДК, или его выкинут на помойку, предварительно оторвав тяжеленную чугунную раму от резонансной деки.

Стало быть, Аркадий Северный и «Подмосковные вечера», «Таганка» и «Отцвели хризантемы», «Боже, царя храни» и «Картинки с выставки» Мусоргского оказывались в абсолютно равном положении, которое можно было определить только одним словосочетанием – ощущение катастрофы.

Из повести Сергея Довлатова «Заповедник»: