Сергей Прокофьев

Хоть и опалён он,
молод и силён он,
молод и силён он,
новый дал росток.
А!

ПЕТРОВНА, ВАРЯ, СОПРАНО, ВАСИЛИСА, АЛЬТЫ:

Солнцем оживлённый,
соком напоённый,
вновь он дал зелёный,
полный сил росток.
А!

ДЕД, ТЕНОРА, БАСЫ:

И стоит он снова
средь села родного,
средь села родного,
 крепок и высок.

ВСЕ ВМЕСТЕ:

Не сломила гроза наш дубок,
стоит он могуч, высок.

Судя по изготовленному к единственному прижизненному исполнению оперы чистовому клавиру, в который слова хора были вписаны рукой самого Прокофьева уже после того, как копиисты закончили свою работу, — да-да, именно так! — сочинены были эти слова им самим, по завершении музыки всей оперы. Музыка же хора была позаимствована из написанной ещё в 1939 году «Песни о Родине» на куда более шаблонные, чем те, что вписаны в клавир «Повести» рукой Прокофьева, слова «другого Прокофьева» — Александра, советского стихотворца (никакой связи с композитором): «Нет на свете края, как страна родная. Никогда над ней не гаснет алая заря…»

За хором следует Антракт 3-й, продолжающий тематически предыдущий хор, — с оркестровкой, мелодическими ходами и даже интонационно антракт этот отсылает к эпизоду «Победа» в «Кантате к ХХ-летию Октября» и к ликующим страницам «Оды на окончание войны». Тематический материал Третьего антракта будет использован во втором действии в сцене внутреннего преображения Алексея — в его разговоре с комиссаром Воробьёвым о подвиге лётчика Первой мировой войны Карповича, научившегося летать без одной ступни на «Фармане». Мы к этому эпизоду ещё вернёмся. В мифопоэтических представлениях — а нет никаких оснований предполагать, что Прокофьев, читавший в 1920—1930-е годы религиозную и даже оккультную литературу, не допускал именно такого прочтения оперы — первые три картины соответствуют стадии космических превращений, а именно: утру и первозданному беспорядку (или закладке личинки-яйца будущего мира), когда «свет вступает в брак с хаосом»; на этой стадии, согласно мифопоэтическим представлениям, господствует стихия огня, которой и опалён поверженный на землю лётчик Алексей, а руководящим является принцип добра, спасающий его в жестоком испытании.

Картина 4-я. Тёмная земляная нора. Камелёк. Алексей лежит на нарах. Варвара. Дед — именно с этого места Прокофьев и начал сочинять оперу. Русские — действующие в тылу врага партизаны — снова, как в «Александре Невском», таятся в чреве земли, связаны с земляной стихией, с природным циклом — личинка, начинающая дышать внутри материнской утробы. Главное в этом предельно сдавленном пространстве — свободный воздух. Алексей, оказавшись там, уже более не упавший с неба возничий огненной колесницы, не травимый сворами враждебных сил в глухом заповедном лесу Актеон; он теперь приуготовляем к неизбежной трансформации. В действии четвёртой картины Алексей почти не участвует, так — иногда подпевает в полузабытьи. Женщины лишь изредка обсуждают его и вспоминают своих любимых. Необычайной красотой отличается трио Деда, Вари и Алексея «Что же ты, Варенька, радость, приуныла, пригорюнилась…», вызывающее в памяти дивное трио «Не томи, родимый…» Сусанина, Антониды и Собинина из «Жизни за царя» Глинки — жемчужину лирики в военно-патриотической драме.