Сергей Прокофьев

Теперь, после ареста Лины, можно было ожидать чего угодно. Возможно, перед его глазами вставала учинённая в 1939–1940 годах расправа с Мейерхольдом и с его женой, убитой в московской квартире «грабителями». Лишь теперь Прокофьев впервые по-настоящему пожалел о дерзком поведении на злополучном совещании в ЦК ВКП(б). Главное было не повторять ошибки Мейерхольда и не пытаться никому ничего доказывать, а лучше — поступить, как поступил в смертельной опасности Эйзенштейн. Замолчать. Лечь на самое дно. Прокофьев пробегал глазами содержание свежего номера «Правды» от 22 февраля: нет, никакого ключа к происходящему там не было. Диалог с властью был иллюзией — не больше. Внимание его, вероятно, привлекла статья «На страже мира» — отклик на новый документальный фильм об успехах и строительстве Советской армии, помещённый накануне «всенародного праздника» 23 февраля, но потом он и о ней забыл. Через два года именно этими словами — «На страже мира», — связанными в его сознании с арестом Лины, композитор озаглавит вымученную ораторию о борьбе народов планеты против угрозы войны, навсегда вписав, как это уже не раз делал до него Шостакович, личную трагедию в следование «линии партии и правительства». Прокофьев постепенно научался быть советским человеком — холодно ненавидящим угнетающую его силу и умеющим, даже когда его заставляют говорить нечто против собственной воли, всем своим видом демонстрировать, что сказать ему хочется другое. «Силы нет на свете, чтобы нас сломила». На первом съезде Союза советских композиторов в апреле 1948 года Прокофьев не проронил ни слова и ушёл после первого же заседания. Ведь ответствен он отныне был не только за свою жизнь, но и за жизни и судьбы сыновей, расплачиваться которыми за собственную непокорность не имел никакого права.

Вскоре Святослав и Олег получили телеграмму от бабушки из Франции: «Очень обеспокоена молчанием». Прочитав во французских газетах о погромном постановлении и, возможно, узнав от общих знакомых об аресте дочери, Ольга Владиславовна не представляла, что и думать о судьбе внуков и зятя. В течение всей войны она существовала на пособие, которое получала от РМИ по инициативе его директора Гавриила Пайчадзе, очень болела и сильно состарилась; в 1947 году Прокофьев попросил это пособие увеличить. Святослав и Олег, напуганные арестом матери, решили на телеграмму не отвечать. Они наняли адвоката, который помогал им подавать различные апелляции, — конечно, безрезультатные, потому что в делах, подобных делу Лины Прокофьевой, всё решалось ещё до начала следствия. Можно только предполагать, что думала о происходящем в Москве Ольга Владиславовна. Скоро она скончалась. Худшего, впрочем, не произошло: внуки и сам Прокофьев остались на свободе.

Как если бы случившегося с Линой было недостаточно, имя Прокофьева вместе с именами других советских композиторов вдруг стало упоминаться в связи со скандалом, имевшим косвенное отношение к передаче американских ядерных секретов в СССР. В зарубежных средствах массовой информации было объявлено, и «Правда» 25 февраля 1948 года перепечатала эту информацию, что к выходу на экраны готовится фильм о разведчике-перебежчике «Железный занавес (The Iron Curtain)» с музыкой известных советских композиторов. В качестве авторов музыки в зарубежной прессе назывались имена Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна, Мясковского.

В основу «Железного занавеса» легли реальные события. 5 сентября 1945 года шифровальщик советского посольства в Канаде Игорь Гузенко решил сделать достоянием гласности портфель бумаг исключительного значения. Согласно проходившим через его руки документам, СССР имел доступ к ведшейся англичанами, американцами и канадцами совместной секретной разработке ядерного оружия и регулярно получал не только всю техническую информацию, но и образцы обогащённого урана. Решение Гузенко сдаться канадским властям и передать им строжайше засекреченные документы, о содержании которых часто не знал даже сам посол СССР, в конечном итоге привело к резкому охлаждению отношений между бывшими союзниками и к аресту многих подозреваемых в работе на СССР. Последнее, чего можно было Прокофьеву пожелать, — это упоминаний его имени в связи с фильмом о столь крупном провале советской разведки, к тому же имевшем прямое отношение к военной безопасности страны.

Композитор, сохраняя максимум достоинства, обратился с письмом в редакцию «Правды»:

«Американская газета «Нью-Йорк Таймс» в номере от 28 марта с. г. сообщает о предстоящей премьере нового американского фильма «Железная завеса» [sic!]. О содержании этого фильма мы уже читали в нашей печати: это — антисоветская стряпня, весьма меня поразившая содержащейся в ней злобой и несправедливостью. Тем более вопиющим показалось мне сообщение о том, что я в числе других будто бы написал музыку к вышеупомянутому фильму. Никогда я не писал музыки для подобного фильма.