Сергей Жаров

В 1952 году международная граммофонная компания HMV–Columbia, впоследствии сменившая название на EMI, решила впервые за пределами Советского Союза записать оперу М. П. Мусоргского «Борис Годунов». В качестве дирижера пригласили И. А. Добровейна, и он начал срочно по всему миру набирать актерский состав. Прежде всего ему понадобились певцы, знающие русский язык или хотя бы правильно произносящие русские слова. Таких в Европе оказалось не так уж много. Заглавная партия досталась болгарскому басу Борису Христову — звезде номер один мировой оперной сцены того времени. Остальные исполнители, естественно, должны были соответствовать его уровню.

Какой-то шведский импресарио предложил директору HMV–Columbia прослушать Николая Гедду, свободно владевшего русским языком. Услышав в его исполнении арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» Петра Чайковского, директор тут же подписал с ним контракт и пригласил на запись пластинки в Париж, в театр «Шаз-Элизе», для исполнения теноровой партии Самозванца. Почему запись проходила в Париже? Там жило много русских эмигрантов, певших в церквях, и из них оказалось легче всего набрать оперный хор. Так летом 1952 года произошла первая встреча Николая Гедды с Добровейном. Очень скоро Гедда узнал, что Добровейн, как и Константин Шведов и Александр Гречанинов, является композитором и аранжировщиком некоторых произведений из репертуара хора Жарова.

Добровейну выпала интереснейшая судьба. Родился он в 1891 году в Нижнем Новгороде. В 1911 году закончил Московскую консерваторию, ученик Константина Игумнова (фортепиано) и Сергея Танеева (композиция). Дружил с Максимом Горьким. Старшее поколение россиян знает о нем по художественному фильму «Аппассионата», выпущенному на киностудии «Мосфильм» в 1963 году, где пианист Рудольф Кремер блестяще сыграл И. А. Добровейна. События в фильме происходят в 1920 году в одной из московских квартир, где Добровейн играет Ф. Шопена и Л. ван Бетховена для лидера первого пролетарского государства В. И. Ленина и писателя Максима Горького. Позднее Горький процитирует слова вождя, сказанные тогда: «Ничего не знаю лучше “Appassionata”, готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, детской, думаю: вот какие чудеса могут делать люди. Но часто слушать музыку не могу, действует на нервы, хочется милые глупости говорить и гладить по головкам людей, которые, живя в грязном аду, могут создавать такую красоту. А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми».

Судя по всему, чтобы самому не «получить по головке» или не остаться совсем без неё, Добровейн в 1922 году покинул Советскую Россию: во время гастрольной поездки в Дрезден он остался в Германии. В 1929 году ему удалось получить норвежское подданство — в этому времени он уже год как руководил Филармоническим оркестром Осло. В 1931 году он получил приглашение возглавить симфонический оркестр Сан-Франциско и руководил им до 1934 года. Наконец, с 1941 по 1953 год он возглавлял Гётеборгский симфонический оркестр. Смерть настигла его в Осло 9 декабря 1953 года. Ему было 62 года.

Сотрудничать с Жаровым композитор начал еще в середине 20-х годов. Уже тогда в репертуаре Донского хора появились его замечательные аранжировки. Можно сказать, что Жаров и Добровейн нашли друг друга. Любовь к русской духовной музыке объединила двух таких разных людей.

Каждое музыкальное сочинение, написанное Добровейном для казачьего хора, созревало в Жарове мучительно долго: сначала вынашивалось, обязательно при высокой температуре, а потом переплавлялось в горниле творческой души. И только когда регент чувствовал, что у произведения появлялся свой собственный язык и неповторимый стиль, он отпускал его. Начинались репетиции, а затем песнопение включалось в концертную программу хора.

Когда Николай Гедда, уже в зрелом возрасте, попал впервые на концерт Донского хора, он, на три четверти швед, вдруг отчетливо понял, что он русский, оторванный от родины и никогда не видевший её. Может быть, поэтому и женился в первый раз на русской пианистке из Парижа, выросшей в эмигрантской среде и тоже никогда не бывавшей в России. Гедду подсознательно тянуло ко всему русскому. Однако, живя в мире капитала, певец твердо усвоил одно правило и придерживался его всю жизнь: «Патриотизм — вещь прекрасная, но кредитный билет — лучше». До денег он был всегда жаден и из-за этого имел натянутые отношения не только со многими продюсерами, но и с собственной женой.