Сергий Нилус - Полное собрание сочинений - Том 1

— Ловко! А можно спросить, для каких целей вы это деяние совершили?

— Определенной цели, помнится, не было. Пожалуй, сделал я это тогда, как дети иногда говорят, просто так. Тем не менее впоследствии этот кусочек материи мне пригодился в домашнем обиходе — жена к нему постоянно прибегает всякий раз, как заболят детишки...

— И что же?

— Да как тебе сказать? Должно быть, помогает, если не перестает прибегать.

— Плохо это вяжется с вашим рационализмом убежденного лютеранина — ведь вы наши святыни зовете же фетишами, а разрешаете семье заражаться фетишизмом?!

— Фетишами я хоть их и называю, но веры в них умалять в верующих не считаю себя вправе, благо она помогает. Вера — дело великое, конечно, вера разумная. Вон, вера в науку какие чудеса творит! Подыми-ка наших дедов да покажи им чудеса современной техники — пожалуй, и глазам своим не поверят!

— То же совершается и с нашей верой в Бога и в Его святых, только предмет нашей веры беспредельно выше земной науки. Святые, благодаря этой вере, видят и творят чудеса, а мы в нашей несовершенной пока оболочке можем только пользоваться плодами их подвига веры. Признавая одну веру, как вы можете решиться отвергать другую? Это что-то неладно!

— Ну вот, опять заспорили! Моя вера в науку — дело разума: результаты ее очевидны, прогресс — осязателен...

— Я бы не стал с вами спорить, если бы одновременно с верой в науку у вас не было бы веры в Бога, тогда и разговаривать нам было бы с вами не о чем. А то ведь и наша вера не без разума, и результаты ее для нас еще более очевидны. Ваша вера душевная, а вера Божиих угодников духовная. Цели только различны: одни временные и тленные, а другие вечные и бессмертные...

— Ну, понес! Какие там — вечные и бессмертные? Откуда эта нелепость? Все тленно, все смертно! Бессмертен прогресс, бессмертно человеческое совершенствование!...

— Хорошо совершенствование! И этот абсурд вы решаетесь утверждать, вы, криминалист, стонущий от бремени возрастающей человеческой преступности, которую призваны судить? Если по этим плодам судить о дереве — хорошо же это дерево?!

— Я вижу — ты не хочешь выслушать, что я начал тебе рассказывать об о. Серафиме. Неужели тебе не интересно знать, почему я решился совершить похищение из его кельи? Ведь это, братец, не лишено некоторого психологического интереса — ты послушай только!...

II.

В те времена, увы, далекие, когда я заведовал Темниковским участком, в Тамбовских краях была уж очень сильна в простом народе вера в о. Серафима. Была ли она так же сильна и в других местах России, и в других классах ее общества, я не знаю: тогда еще о подобных тебе странниках, находящих себе приют в «Московских Ведомостях», что-то еще не было слышно. Но в тех краях она была очень крепка.

Дивные Саровские места с их вековым бором, на многие версты окружающим Саровскую пустынь, гостеприимство братии — все это довольно часто заставляло меня останавливаться в Саровской гостинице во время моих служебных разъездов по участку. Насколько позволяла мне моя невосприимчивость к психическим заболеваниям на религиозной подкладке, я воздерживался от поклонения Серафиму, но все же, вероятно, до известной степени не мог уберечься от микроба веры в этого человека и не чувствительно, смутно, но все-таки заразился.

Была как-то раз в Темникове выездная сессия окружного суда, и мне надлежало быть на ней представителем обвинительной власти. В Темников мною был командирован заблаговременно письмоводитель, а сам я где-то замешкался в дороге и приехал как раз накануне заседания. Потребовал я к себе на квартиру дела, назначенные на следующий день, и послал за ними своего письмоводителя. Дела он принес, и я хотел было за них приняться; смотрю — мой письмоводитель что-то мнется, но не уходит.

— Что вам? — спрашиваю.

— Вас, ваше высокоблагородие, там какая-то баба спрашивает!...

— Где там? Какая баба?

— Там, в сенцах! Она еще вчера целый день вас порывалась видеть.

— Что ей нужно? Скажите, что я занят: некогда мне!

— Да я говорил!

— Ну и что же?

— Не уходит!

— Да скажите же толком, что ей нужно? Подите узнайте!

— Да я знаю!

— Ну, так чего же вы тянете? Что ж ей нужно? Говорите!

— Завтра ее мужа судят по делу об убийстве пильщика из Саровской артели. Он в убийстве обвиняется, муж то есть ее!

— Ну, судится так судится! Виноват — обвинят, не виноват — оправдают. Так ей и скажите, и пусть отправляется с Богом!

— Да я ей уже говорил так. Она все не уходит — вас видеть желает.

— Что же я ей до суда-то сделать могу? Растолкуйте ей, пожалуйста, и не мешайте мне заниматься!

— И толковал, и силой гнал — не уходит.

Стоит плачет, — мне, говорит, прокурора самого надо!

Взяла меня тут досада, и с сердцем, чтобы только отвязаться, велел я позвать к себе эту бабу.

Вошла бабенка молоденькая, почти ребенок. Рожица вся от слез опухшая. Увидала меня и прямо в ноги.

— Не причинен мой убивству, не причинен!

Валяется в ногах, голосит:

— Помилосердуйте! Не причинен душегубству! Станьте за отца, за матерь!

А слезами так и заливается.