Прошло с того времени сколько-то месяцев. Я как-то летом заехал в Саров. Зашел к о. игумену — славный был такой монах и не глупый. За чайком разговорились. Я вспомнил о темниковском деле.
— А что, батюшка, у вас все та же артель пильщиков работает, что и прежде, когда у них убийство случилось?
— Все та же! А что это вас так интересует?
— Так! Вспомнил об этом деле да и спросил... А малый, которого судили, где теперь — не знаете?
— Да со старой артелью у нас работает. Хороший человек.
— Будто уж такой хороший?
— А то нет! Как назовете вы человека, который из чувства товарищества, один, было хотел понести наказание за грех всех?
— Как так?
— Изволите ли видеть: убитый был у них в артели на плохом счету. Воровал ли он у них, или еще какие за ним проделки водились, того я доподлинно не знаю, только артельные крепко его недолюбливали. Надо же было, истинно по вражьему наущению, греху такому случиться: повздорь он под пьяную руку с артелью, да и артель-то была подвыпивши — ну и вспомнились тут шумевшим головам старые счеты. Долго ли до греха! Началась свалка, в свалке и убили. Кто убил? Били все, может, и этот судимый тоже бил — как это знать? А когда начался суд да дело, стали артель-то по судам таскать, так артель и порешила тому и вину на себя принять, чей жребий вынется. Решили, значит, что лучше, чем всем погибать, погибать одному, тем более что грех был общий. Вот вашему подсудимому-то и выпал жребий тяготу всех понести. Семьи его артель бы не бросила, если бы ему довелось идти на каторгу, только, видно, Бог отвел — теперь с товарищами работает.
Я рассказал о. игумену, что произошло тогда перед судом в Темникове.
— Ну и что же он? — спросил я.
— Приписал, конечно, как и ты бы приписал, заступничеству о. Серафима, даже, помнится, какую-то из Божественного цитату привел о суде Божием и человеческом и в довершение перекрестился. Ну, да он монах! На то и профессия!
Перекрестился и я.
Батюшка, отец Серафим! В день памяти святой твоей кончины, вспоминая молитвенно о твоей чистой, святой душе, славящей с Херувимами и Серафимами в селениях горних Приснославимаго в Троице Всемогущаго Бога, молим тебя — воспомяни нас молитвенно перед Престолом Всевышняго! Молит тебя о том Церковь Христова Святая, тяжко страждущая в своих членах. Молит тебя и мір православный, верующий уже давно тебе, как Божиему угоднику, молит о том, чтобы в наказаниях, на нас праведно ниспосылаемых, мы понесли не превыше разумения нами содеянного и непрестанно творимого зла и греха!
2 января 1903 г.
Как верный свидетель и сказатель того, о чем повествует моя книга, я не смею не покаяться перед моим читателем в грехе неточности рассказанного мною в этом очерке со слов моего приятеля. Произошел со мною этот грех не преднамеренно и не ради красного словца, а по вине памяти. По требованию друга моего и по моему обещанию, ради полноты истины, исправляю при втором издании моей книги невольный грех мой.
Саровскому убийце не снисхождение было дано, а он был совершенно оправдан присяжными.
Это-то более всего и поразило моего товарища прокурора, а теперь председателя одного из окружных судов. Слава Богу, дивному во Святых Своих!
7. ЭПИЗОД ИЗ ЖИЗНИ СТАРЦА ОПТИНОЙ ПУСТЫНИ, ИЕРОСХИМОНАХА ОТЦА АМВРОСИЯ
«Проходит образ міра сего», но «праведник во веки живет». Невольно мысль от Саровского старца о. Серафима, пренебрегая почти вековым расстоянием во времени, переносится к другой святой личности, нашему современнику — о. Амвросию Оптинскому. 10 октября 1901 года исполнилось десятилетие со дня кончины этого боговдохновенного Старца. Чье православное сердце не забьется от прилива сладостного чувства любви, исполненной благоговейного трепета, при произнесении этого дорогого имени! Чьи православные уста не прошепчут при этом священном воспоминании тихой молитвы о блаженном Старце к Господу и к Старцу в горние страны его вечной обители, с упованием на силу его предстательства за грешный мір перед Страшным Престолом Всевышнего.
Лил дождь, шумел из нависших, низко бегущих туч октябрьский осенний ветер, когда многотысячная толпа всякого звания и состояния сирот «батюшки Амбросима» (так звал его простой сердцем, но крепкий верою серый люд) провожала его прах из Шамординской женской обители32 в место последнего его упокоения — в Оптину Пустынь. Но ни дождь, ни ветер на всем пятнадцативерстном пути не могли или не смели потушить горевшие у переносимого на руках гроба свечи.
Какою радостью увенчанной любви и веры горело тогда многотысячное сиротское сердце!
Не затемнить октябрьской непогоде современного отступничества того яркого света, которым дивно сиял духовный облик угодника Божия!