Серия «Гиперборейская чума» [3 книги]

НИКОМУ НЕ ДОЗВОЛИМ!

Михаил Шолохов, "Тихий Дон". Журнал "Дон", NN 1, 2, 3 за 1966 год.

К сожалению, некоторые литераторы, слишком буквально восприняв призыв Никиты Сергеевича Хрущова и Александра Исаевича Солженицына "жить не по лжи", тут же обрушили на отечественную историю поток густой грязи, которую они заботливо пестовали в своих письменных столах. Отринув традиции, завещанные нам Буниным, Фадеевым и Алексеем Толстым, они развернули разнузданную кампанию очернительства и клеветы, к сожалению, тут же поддержанную некоторыми издательствами и редакциями литературных, с позволения сказать, журналов. К сожалению, не остался в стороне и журнал "Дон", до сих пор высоко державший знамя коммунистической морали.

Особенно нетерпима подобная публикация сейчас, в период, когда партия обнародовала Моральный кодекс строителя коммунизма, когда советские люди в едином порыве преодолевают последствия культа личности, когда на волне огульных "разоблачений" всплывает грязная пена протаскиваемой тихой сапой буржуазной морали, западных "ценностей", кулацких "идеалов" и казачьей вольницы.

Должно быть, прошедший недавно по экранам страны фильм "Унесенные ветром" и был тем творческим импульсом, который подвиг известинского очеркиста Шолохова взяться за перо и на скорую руку слепить свой, с позволения сказать, роман, рассчитанный, главным образом, на неискушенного, но пресыщенного западного читателя, которого не удовлетворило пресное сочинение господина Пастернака…

* * *

— Читайте, читайте, — усмехнулся Фламель.

* * *

Игорь Виноградский

ПО ПРАВУ ПАМЯТИ

Михаил Шолохов, "Тихий дон", книга 1. Журнал "Дон", NN 1, 2, 3.

Наше время полно сюрпризов. Вот и журнал "Дон", уже приучивший своих читателей к благоглупостям сочинителя Шолохова-Синявского, отважился наконец на публикацию собственно Шолохова, человека, тернистый путь которого не решились бы описать ни автор "Ивана Денисовича", ни "Повести о пережитом", ни "Колымских рассказов". И даже сам автор "Тихого Дона" на вопрос вашего корреспондента, не ждет ли нас новый роман, в основу которого будет положена его собственная судьба, ответил, что нет, не ждет, ибо это свыше человеческих сил, и почти дословно повторил фразу Варлама Шаламова: "Это никому не нужно, ибо опыт этот не столько страшен, сколько бесполезен".

На эту фразу ссылаются сегодня те, кто хотел бы засыпать ручеек "лагерной прозы", не понимая того, что партия с болью, с трудом и великим напряжением преодолевает последствия культа личности не только в масштабах государства, но и в масштабах каждого отдельно взятого советского человека. И "лагерная проза" — горькое, однако совершенно необходимое лекарство, прививка; конечно, как всякое лекарство, его следует точно дозировать.

Возможно, что солженицынский "Архипелаг ГУЛАГ" можно будет читать нашим детям и внукам, уже получившим необходимый иммунитет; для нас же это — операция без наркоза.

Но вернемся к роману Михаила Шолохова…

* * *

И еще вырезка…

Абрам Терц

ГЕРОИЧЕСКИЕ ГРЕЗЫ (К последней литературной сенсации)

Старый лагерник рассказывал мне, что казаков придумал Александр Серафимович, лежа в тридцать четвертом году на нарах в тифозном бараке пересыльного пункта номер пятьдесят шесть. Легенда оказалась живуча…

* * *

— Я, видимо, переутомился. Не понял совершенно. Что значит?..

— Да, это подлежит толкованию. И дополнительному пояснению. Начало простое: прошедший огни и воды человек пишет роман. Такой, какой можно написать только однажды в жизни. Выплеснуть в него все. Перенести себя. И вдруг обнаружить, что роман не то чтобы никому не нужен, а как бы это сказать?.. излишен в этой жизни. Выламывается из всех отведенных для романов рамок. И вот его не печатают год, два, пять лет: автор настаивает — и начинает наживать неприятности: Говорят: исправить вот тут и тут. Вот это слишком кроваво, а вдруг дети прочтут? А здесь дух эпохи неверно передан, не так все было…

Наконец, провинциальный журнал маленьким тиражом начинает печатать — и все, статья в "Правде", главного снимают… И тут появляется некий змей-искуситель.

Не буду приводить всю историю обольщения: это долго и интересно разве что для психиатров. Но автор вдруг проникается исподволь подсказанным решением: переправить рукопись: нет, не за границу — тогда судьба Пастернака, а он к этому не готов, он изношен, надломлен: Ему нужна такая слава, чтобы без неудобств. И он переправляет роман себе самому — молодому.

Понимаете? Начинающий писатель, автор десятка средней руки рассказов в модном тогда орнаментальном духе. Получает вдруг от себя-старого гениальное произведение. По-настоящему гениальное. И — пугается! Пугается всего. Ведь — герой воюет против нынешней власти. А с другой стороны — очень хочется издать. Соблзн! Несколько лет борений. И — начинает править роман.