Серый кардинал Наполеона. Жан-Жак-Режи де Камбасерес

Сколько оригинальных лиц прошло передо мною в обоих этих домах! Сколько случалось со мной неожиданностей и ошибок! Иногда я слышала имя, знаменитое в летописях революции, рассматривала человека и обнаруживала, к своему разочарованию, лишь отталкивающую наружность. Часто я в продолжение всего обеда сидела подле одного и того же человека, разговаривала со своим соседом, слушала его и немела от удивления, находя совершенную пустоту, решительное ничтожество в представлениях о самых обыкновенных предметах. Это изумляло меня.

— Верно, я ошибаюсь, — сказала я однажды Камбасересу, выслушав за полчаса больше глупостей, нежели может их сказать человек.

— Нисколько, — отвечал он, — этот человек приобрел себе известность случайно. Он просто находился в нужном месте и по какому-то инстинкту ухватил удачу за волосы. Но теперь он не годится больше ни на что, кроме как служить писарем в каком-нибудь суде. Между тем требования у него изрядные: он хочет стать префектом!

— Но, — удивилась я, внимательно поглядев на этого человека, — ведь он враг консульского правительства! Он глуп, и у него злой вид; это характер поистине нестерпимый.

Камбасерес взял свой лорнет (он не видел ничего в четырех шагах) и, посмотрев на моего нового знакомого, засмеялся.

— Вы правы, — сказал он.

Через два года фамилию этого человека обнаружили в заговоре Жоржа.

У Камбасереса за столом бывало не больше двадцати пяти человек, и в их числе мало женщин, никогда не больше двух. Тогда у него работал очень хороший повар, и обеды получались прекрасные. Кушанья разносили слуги и метрдотель. Такой способ угощения казался великим нововведением, признаюсь, он нравился мне. Перед Камбасересом обыкновенно ставили огромный паштет с трюфелями из жирных печенок или молок карпа, и тогда он проявлял по отношению к гостям особую вежливость, сам раздавая всем это блюдо.

Иногда он также угощал блюдом из редкой дичи. Помню, однажды он указал мне на куропаток и рябчиков, присланных ему Жозефом Бонапартом вместе с корсиканскими дроздами. Этих следовало есть тотчас вслед за пер выми. Когда метрдотель поставил перед Камбасересом блюдо, он положил дроздов мне и соседке своей с левой стороны; потом взял одну птичку и, услаждая чувства свои нежным ароматом, сказал:

— Д’Эгрефёй! Посылаю вам дрозда. Слышите, дрозда.

— Благодарю, гражданин консул, сейчас.

Д’Эгрефёй работал в это время над огромным индюком с трюфелями и убирал спинку его, эту любимую часть всех обжор.

При слове «сейчас» Камбасерес чуть не уронил вилку с дроздом и поглядел на д’Эгрефёя сердито.

— Вот прекрасно! Сейчас… сейчас…

Сначала все, и я вместе с другими, подумали, что Камбасерес, строго следящий за этикетом, рассердился за слишком приятельские слова своего старого друга. Но он и не думал об этом.

— Сейчас! — повторил он еще раз и, положив дрозда на тарелку, которую подставил ему слуга, прибавил: — Как можно думать об индюке и трюфелях? Надобно есть вот это, и в ту же секунду, а не «сейчас»!

Никогда и ничто, ни одна карикатура Калло и Хогарта, не сравнится с выражением лица д’Эгрефёя, когда он ел дрозда. Большие глаза его, круглые и зеленые, излучали такое удовольствие, что трудно было не засмеяться. Но Камбасерес наблюдал эту картину с чрезвычайной серьезностью: он разглядывал д’Эгрефёя, уставив свой лор нет на красное, упитанное лицо старого гурмана, точно рассматривая новое издание Пандектов [в Древнем Риме так назывались сочинения крупнейших юристов, построенные в виде коротких извлечений из их работ. — Авт.], прежде никому не известное.

— Ну? — сказал он наконец, когда тот положил на тарелку последнюю косточку.

— Сочно, усладительно, превосходно!

— Так принесите и мне еще с вертела! — сказал Камбасерес с истинно комическим смирением. — Попытаюсь съесть крылышко или два; но, право, мадам Жюно, я так болен, что не знаю, смогу ли проглотить хоть кусок.

Это была всегдашняя его привычка: садясь за стол, он начинал жаловаться и рассказывал обо всем, чем страдал с самого утра. Дело почти всегда доходило до колик, и он не пропускал ни одной подробности, рассказывая о том, что именно помогло ему. Заканчивалось тем, что он превосходно обедал».

Снова прервем рассказ Лоры д’Абрантес и заметим, что о гурманстве Камбасереса ходили легенды. Впрочем, как и о его сексуальной ориентации. Но последнее — дело сугубо личное, и копаться в этом мы не считаем правильным. А вот страсть к вкусной еде и изысканным напиткам — это совсем другое дело.

Расходы на это составляли бо́льшую часть общих расходов в особняке Камбасереса. Известно, например, что в 1807 году общие расходы составили 85 204 франка, в том числе на кухню — 48 429 франков, на вино — 11 095 франков, на ликеры, сахар и кофе — 1636 франков, на продовольственные запасы — 2552 франка. Соответственно, в 1811 году общие расходы составили 108 763 франка, в том числе на кухню — 54 963 франка, на вино — 16 800 франков, на ликеры, сахар и кофе — 2790 франков, на продовольственные запасы — 6723 франка. Поистине огромные цифры!