Серый кардинал Наполеона. Жан-Жак-Режи де Камбасерес

Почему он, так боявшийся холода, выбрал Брюссель? Осторожность и определенные интересы повлияли на его вкусы. Осторожность, ибо южные страны были менее надежными, интересы — потому что голландские банкиры не стали бы отказывать ему. А потом Брюссель был иностранным городом, самым близким к Парижу, куда он рассчитывал очень скоро вернуться.

Лоранс Шатель де БРАНСЬОН, французский историк

Получилось так, что тогда во Франции была создана специальная комиссия, которая приняла так называемый «Проект амнистии». Амнистии полной и совершённой. Однако с исключением из нее целых категорий лиц, перечисленных в законе, в том числе всех «цареубийц», то есть членов Конвента, голосовавших в свое время за казнь Людовика XVI. А если они еще и приняли какую-либо должность от «узурпатора», то это вообще каралось изгнанием из Франции навсегда. То есть получилось так, что суровые роялисты 1815 года посчитали смертный приговор Людовику XVI меньшим преступлением, нежели близкие отношения с Наполеоном во время Ста дней.

Из числа 189 цареубийц, существовавших тогда, 38 человек не занимали никакой должности в период времени между возвращением Наполеона с острова Эльба и Ватерлоо. Некоторые из этих 38 человек благоразумно решили удалиться от «белого террора», и они отчасти были правы, ибо чрезмерно усердные префекты постоянно тревожили их.

Камбасерес благоразумно добрался до Бельгии. В ожидании лучших времен он поселился в отеле «Веллингтон» и ежедневно платил по 100 франков за свою квартиру и стол.

Некоторые цареубийцы, действительно уступая непритворному раскаянию, взяли обратно свои голоса, назвав свое голосование почти четвертьвековой давности «преступной изменой». Например, Рене Франсуа-Примодьер за пять дней до своей кончины поведал об этом своему духовнику. Месяц спустя Gazette de France напечатала у себя информацию об этом. Дочь бывшего депутата Конвента выразила протест против подобного нарушения тайны исповеди, и священника подвергли наказанию. Но все повернулось так, что пожилых людей вынуждали удаляться в изгнание безотлагательно, невзирая на мучившие их болезни. Так, например, поступили с 69-летним Шарлем-Франсуа Дегруа, страдавшим слепотой и, согласно свидетельству врачей, «покрытым неизлечимыми недугами». Ввиду задержки с его отъездом Орнский префект приказал отправить его в тюрьму, как ослушника. За его постель ежедневно взимали по 10 франков. Вскоре он впал в бессознательное состояние и умер 17 апреля 1816 года. А Орнскому префекту было выражено официальное «порицание». Известное число цареубийц отправилось в Соединенные Штаты (Андре-Антуан Бернар, Жозеф Лаканаль, Жан-Огюстен Пеньер и др.). Некоторым правительство выдало пособие, снабдив их несколькими сотнями франков и дав возможность умереть в Бельгии — как, например, Марку-Антуану Саворнэну.

Начиная с 1818 года, амнистии давались уже королем — в большинстве случаев, благодаря великодушным настояниям графа Буасси д’Англа, бывшего члена Конвента, сделавшегося пэром Франции. Два десятка цареубийц не могли или же не хотели вернуться. Но некоторым в изгнании жилось совсем не так тяжко, как остальным: Сийесу и живописцу Давиду, удалившимся в Брюссель, графу Тибодо, проживавшему в Вене, а потом в Баварии. И лишь одному цареубийце удалось остаться во Франции и успешно скрываться: это был Жан-Батист Друэ, арестовавший короля и его семейство в Варенне (он до 1824 года жил в Маконе под вымышленным именем Жан-Батист Труэ).

По оценкам историков, 32 цареубийцы взошли на эшафот, 23 были расстреляны, задушены, повешены или покончили с собой, 67 погибли в изгнании, а жизнь большинства остальных завершилась страшными страданиями и бедностью…

Людовик XVIII не мог приближать к себе людей, осудивших на смерть его брата. Постепенно были отстранены не только все члены Конвента, но и те, кто разделял их мнения. Убийц короля презирали и испытывали такое отвращение от самих их имен, что, например, Камбасерес ордонансом от 21 марта 1816 года был исключен даже из числа пожизненных членов Французской академии![14]

Напротив, король приближал к себе людей, ничтожных умом и не отметившихся ничем, кроме привязанности к Бурбонам.

Камбасерес, как уже говорилось, попал в проскрипционные списки, но устроился в Бельгии вполне неплохо. При этом, как написал потом в своих воспоминаниях Франсуа Гизо (будущий министр внутренних дел, а затем народного просвещения), когда он захотел передать королю свежие новости о некоторых людях, которые, узнав, что он едет к монарху, попросили его произнести перед ним их имена, тот спросил:

— Кто это?

— Архиканцлер и господин Моле.