Съешьте сердце кита

Я невольно сравнил ее с Соней. Я теперь всех сравнивал с Соней. У Сони было округло-широкое, с азиатчинкой, задорное лицо. Нос ее ни в какое сравнение не шел с уникальным носиком Музы, будто вылепленным из теста пшеничной муки очень тонкого помола, с носиком, будто даже пахнущим ванилью.

И при всем том, казалось бы, очевидная, тщательно оберегаемая и протираемая слабым раствором перекиси водорода красота Музы выглядела какой-то неприятно-стерильной. Правда, Муза могла похвастать вдобавок и отличным сложением.

Ну что ж, кому что нравится, а мне…

Я наклонился к уху Сони, простирывающей в тазу косынку.

— Я приду к вам сегодня на завод, можно?..

— А помогать будете?

— А как вы думаете?

Она посмотрела на меня с недоверием.

— Я шучу, конечно. Но если вас пустят… Ах да, вас пустят! Ну, приходите. — Она поправила плечом прядку. — Только в эти дни идет большая рыба, работаем как проклятые.

— Вот и хорошо, что большая рыба. Я ведь, в сущности, еще толком не посмотрел ваше производство.

— А вам, геологу, это очень нужно?

— Мне нужно это как человеку, интересующемуся здешней жизнью и вами тоже… вашей работой…

Соня засмеялась.

— Ну, если так… если вы такой интересующийся…

Вика глянула на часы и с визгом сорвалась с табуретки.

— Девочки, опаздываем! Кончай чаевать!

ИДЕТ САЙРА

В цехе мне вручили почти стерильной чистоты халат.

Я разыскал Соню у стола, куда лента транспортера выносила лотки с уложенной в баночки сайрой. На каждом таком металлическом лотке вмещалось по пятнадцати банок, и он был тяжел. А если лотки шли сплошь, друг за дружкой, их нужно было подхватывать на лету, иначе они становились и боком, и на попа, и неприкрытые банки летели в разные стороны. А потом эти лотки нужно было укладывать один на один, иногда высоко, пока их не отвозили дальше, в автоклавы, и при этом приходилось еще вести учет, собирать с каждого лотка нумерованные бирочки укладчиц.

В общем работы набегало так много, что обычно не всякая девушка тут управлялась, если считать, что иногда и мужчины, грузящие продукцию на многоэтажные тележки, не отказывались от помощи.

Как раз девушка, простоявшая здесь смену накануне, заявила наотрез:

— Что я, дурнее паровоза, такие тяжести ворочать? Я еще рассчитываю детей производить. А заработать — заработаю и на укладке, сколько мне нужно.

— Наверно, придется вам, Соня, стоять пока здесь, — сказала Сонина начальница, технолог цеха. — Вы как будто других покрепче. Вашим будущим детям, надеюсь, это не повредит.

— Ерунда, — засмеялась Соня. — Только боюсь, что с непривычки я тут дров наломаю.

— Можно ей помочь? — попросил я; за полчаса, что я стоял здесь, в общих чертах вырисовался несложный, хотя и напряженный характер предстоящей работы.

Женщина взглянула на меня критически; я как-то встречался с ней в конторе, она меня знала.

— Не пойму, что вам за корысть… А вообще помогать милости просим. Халат у вас есть.

В этот день особенно густо шли лотки, просто потоком. Поступала крупная рыба. Восемь-десять долек — и уже банка. Тогда как мелкой сайры нужно было уложить в банку двадцать, тридцать, а то и больше долек. Естественно, что затормаживался производственный процесс, выработка у девушек падала. Они проклинали дни, когда поступала мелкая сайра. Они ее ненавидели.

Пока Соня разбирала бирки — номерок к номерку — и записывала что-то в учетную ведомость, я подхватывал лотки, складывал их один на один подальше от приемочного стола, помогал их отгружать. В четыре руки у нас как будто стало получаться.

Изредка у меня выкраивалось и совсем свободное время, я наблюдал за цехом, пытался проследить все рабочие циклы. Не знаю, зачем мне это было нужно. Просто интересно…

Над головой, позванивая и мельтеша, скатывались баночки, сливаясь к концу спуска в бронзовеющую тесьму. Внизу их наперебой подхватывали укладчицы, набрасывали в ящики доверху, разносили по своим столам. Не запасешься лотками — будешь стоять, не достанешь вовремя банок — тоже простоишь. Укладчице необходимы не только сноровистые, ловкие пальчики, но и практическая хватка, изворотливость, умение в нужный момент оторваться от работы (а она так спорится, что уйти от стола бывает превыше сил!), оторваться и ринуться на розыски свободных лотков!

Грохотали баночки, металлической стружкой отсвечивали тушки сайры, матово мигали забранные проволокой плафоны под потолком, по бетонному полу, шипуче пузырясь, растекались струи воды из брандспойтов уборщиц, смывая грязь, освежая рыбу в желобах транспортеров, бледно-кремово мерцали сосредоточенные лица под белыми шапочками или косынками — все это вместе создавало единую картину ночной смены, одно ее настроение…

Соня была совсем некрасивой в черном замасленном халате, еще не собранная, растерянная, и лицо ее как бы расплылось, и нос огрубел… Она беззвучно шевелила губами, подсчитывая сложенные горочками номера. Нет, нет, она была все-таки очень привлекательна и по-девичьи убедительна даже в этой своей растерянности, и на ней лежали отблески этих единых для всего цеха красок, этой сотрясающейся вверху баночной бронзы, этого радужного свечения сайры.