Съешьте сердце кита

Ели здорово после купания — пошли и баклажаны, и сыр, и хлеб, и конфеты, и компот, в общем все припасы. И, кажется, Диана не насытилась. Ей бы косулю какую-нибудь, чтобы вгрызться в тугое мясо, или, на худой конец, пару рябчиков…

После еды она мотнулась туда-сюда, вправо по берегу, влево по берегу, нашла раковину морского гребешка, большую, как тарелка, притащила несъедобную водоросль, увлекла куда-то и Соню за собой.

— Ну и энергии у тебя, — сказала ей Муза добродушно. — Если бы ее всю да в мирных целях…

Вика стирала в ручье носки.

— Давайте, я и ваши постираю, — предложила она мне. Я было замялся, но Вика настояла: — Давайте, чего там, мне образование позволяет…

Вика не была студенткой. Она казалась проще, добрее своих подруг, хотя, пожалуй, была не меньше их начитанной, развитой. Поступить в техникум или вуз ей помешали семейные обстоятельства, болезнь отца, но она еще не теряла надежды…

Вика чем-то повторяла Соню и внешне и внутренне. Только Соня была ярче, активней, попросту злей. У Сони были убеждения. А Вика, наверное, не подозревала, есть у нее убеждения или нет. Она жила себе и жила: работала, стирала свое барахлишко (могла и чужое), запоем читала книжки, любила порезвиться, побродить в компании…

Муза между тем загорала, лежа на крупном шероховатом песке. Волосы ее разметались на подостланной газете.

— Красивые у вас волосы, Муза, — сказал я. — Цвета золота девяносто шестой пробы.

— Да, — согласилась она. — Наверно. Кстати, меня в прошлом году из-за них из техникума исключили. Точнее, из-за прически. Не понравилась нашей руководительнице моя прическа. Потом, правда, восстановили — и с преподавательницей этой я «по корешам», отлично знаю ее предмет, она, видите ли, этого не предполагала. Чтобы с такой прической — и такое знание какой-то занюханной химии. Да я эту химию в школе как семечки щелкала! Боже мой, мало ли на свете ханжей… Из-за них сколько приходится женщине воевать за свое право оставаться женщиной!

— А ведь правда, — отозвался я сочувственно. — Нам это не так видно, мужчинам…

— Ах, что там вообще вам видно, кроме самих себя! — с видом житейски усталого превосходства сказала Муза.

Нужно было собираться в обратный путь, потому что девушкам с пяти предстояло заступать на смену.

— Ну вот, побывали и на Краю Света, — удовлетворенно подытожила Динка. — Теперь отыскать бы еще резиденцию этого самого микадо — и тайн на острове для меня не останется. Да, правда, еще нужно взобраться на сопку четыреста двенадцать. Вика сморщила гримаску сожаления:

— Ай, не ходите на эту четыреста двенадцатую! — протянула она. — Там никакой романтики, одна только ипритка, что она с нашими бедными девочками сотворила, если бы вы посмотрели!

— А я все равно пойду туда, — упрямо сказала Динка. — Подумаешь, ипритка! Наверно, она не на всех одинаково действует. Это зависит — у.кого какой организм.

Лиана сумах ядовитый, или, как называли ее японцы, ипритная трава, — бич Южных Курил. С иприткой шутить не стоит. Она выделяет эфирные масла, обжигающие даже на расстоянии. Хорошо еще, если страдает только кожа, но иногда ожог вызывает и общее заболевание организма.

Хорошо жить на севере, где воздух чист, свеж и жесток! Он не дает возможности плодиться разного рода нечисти, микробам и ядовитой траве. Да здравствует север!

Но хорошо и на юге, вот хотя бы на таком острове Шикотан, на таком Краю Света, за которым уже только океан и океан, до самой Америки океан! И где воздух свеж, но не жесток. И где уже можно купаться в море, и загорать, и где росла бы, наверное, японская вишня секура, если бы ее посадили, а уж капуста — точно.

Назад не шли, а почти бежали по утоптанным стежкам, по бамбуковой поросли, мимо елей с причесанными вершинами, коренастых и важных… Но в низинах, в сумраке, где струились ледяные ручьи, ели, опутанные бородами сизого мха, были влажны и неприятны. Мох сочился стылой зеленцой, касался разгоряченных плеч, на гнилых корягах осклизались ноги, но дышалось все же хорошо и тут.

Потом опять высверкнуло солнце — его много осенью на Шикотане, опять засипела, зашелушилась звуками бамбуковая равнина, и закачались ежастые малинники по краям дороги, и неизъяснимая пролегла окрест необъятность.

Мы бежали по этой необъятности, через весь огромный остров, от Края Света и до его сердцевины — до рыбозавода, вокруг которого, как вокруг вспыхнувшей звезды, зародилась вся жизнь острова, вся его центростремительная сила. Мы бежали налегке, и плечи у девушек забронзовели, и только на Соне беспечно трепыхалась блузочка (будто распашонка). Мы то шли, то бежали, почти не останавливаясь, через весь остров, как через бесконечный пляж, и солнце припекало, и изредка кропило нас рассредоточенным, спотыкающимся дождем, в котором не было злости, а только шалость, ия с Соней оторвались от всех, даже от Дианы, изредка падающей ниц на ягодах.