Сессия: Дневник преподавателя-взяточника

– Игорь Владиславович! Мы вот тут как-то обсуждали вашу ситуацию и не могли понять: а почему вы не уходите?…

…Я вздыхаю, как дед на завалинке, глядящий на свою покосившуюся от времени избу:

– Потому что до прошлой пятницы это была всего лишь игра. В пределах правил. И только три дня назад Бочков мне сказал, что на повестке дня – разрыв контракта со мной.

– Какой игры, чё-то я не поняла?

– Половина наличности ему ведь должна была пойти…

– Да вы что? Серьезно? – ахает Савельева. – Ну, вы нашли себе партнера, Игорь Владиславович!

– Это не я нашел…

– …Он же человека, с которым бизнес начинал, раздел и выбросил из фирмы. А это известный господин в нашем городе…

Осведомленность обо всём Инессы Алексеевны меня удивляет, как обычно.

– …Чё же он позволил раздеть себя, если он известный? Или он тогда еще не был таким? – интересуюсь я.

– …Да-а… – как-то неопределенно тянет Савельева. – Но Бочков – просто нечто. По нему же видно, что это быдло. По его манере разговора. Помните, как он о Кустимове сказал?

– То, что он его на заседании при всех козлом назвал?

– Да.

– Помню, конечно.

– Это же вообще! Они меня с Трофимовым приглашали на семинар в Москву – я не поехала! Не хочу с таким быдлом общаться. В итоге они Мандиеву с собой взяли.

«Хм! Логично! Козлы и свиньи должны дружить…»

– Ну, честно говоря, о том, что он Кустимова в сентябре уволил, я не жалею. Кустимов же мою подпись подделал, когда я еще был ученым секретарем, а он по конкурсу проходил.

– Да-а?

– Ага! Точнее, его Дулканова протежировала изо всех сил, а меня она не пускала. Я отказался подписывать протокол заседания, на котором мы якобы голосовали за Кустимова, потому что его в тот день вообще не было. Тогда он взял и подделал мою подпись, а Дулканова поставила свою. Я не то, чтобы против него что-то имел – просто мне было обидно, что так откровенно толкают его и притормаживают меня.

– Серьезно? Ну, не знаю – наверное, вы правы. Но я вам хочу сказать, Игорь Владиславович, что паренёк-то он был хороший.

– Возможно.

– …Он же сирота!

– Да? И тем не менее выбился и стал кандидатом экономических наук?

– Вот именно. Он, конечно, любил прихвастнуть, приврать – не без этого. Но вообще-то увольнения он не заслуживал.

– Не спорю. Я просто говорю о том, что чисто субъективно, по личным причинам, у меня нет поводов расстраиваться из-за этого.

– А что вы сейчас намерены делать, Игорь Владиславович?

– Пока не знаю.

– Вам не повезло, конечно, тоже. В нефте-химическом вон пятерка три тысячи стоит…

– Это не пятерка – это допуск до экзамена там такой: две-три. Для начала. Только за право сдавать.

Савельева умолкает: не то информация насчет допуска для нее оказалась в новинку, не то ей просто захотелось сделать паузу в разговоре. Я замечаю, как сидящие на передних партах короткостриженные парни оторвали свои головы от листков бумаги и, как по команде, дружно посмотрели на нас. Интересно, они с самого начала подслушивают или недавно начали?

– А вы что-то получили от ваших групп, которые…? – деликатно решила она не завершать фразу.

– Ничего, – лукавлю я. Все-таки кое-что я получил. Хотя и не от всех.

– Ха-ха-ха! Ну, и дела! – Савельевой становится весело, что меня немного коробит.

– Такие вот дела, Инесса Алексеевна! Может, мы ускорим процесс? А то чё-то очередь совсем уж медленно движется. Так можно и до вечера просидеть.

– Да-да, конечно! – она как будто спохватывается и призывно машет рукой сидящим в комнате. – Так! Подходим по одному!…

Ее ускорения, впрочем, хватает ненадолго. Минут через пятнадцать все возвращается на круги своя – и черепашьи темпы приема, и явное желание потрындеть со мной «за жизнь». Памятуя о том, что мне надо еще сегодня зайти к Бочкову, а он имеет привычку сматываться до обеда, я предлагаю Савельевой сделать перерыв. К моему великому облегчению, она это предложение охотно принимает, и я, минуя ряды недождавшихся с утра своей очереди студентов, сбегаю по ступенькам на второй этаж.

* * *

Осторожно, а скорее – неуверенно, переступая порог, я вхожу в кабинет Бочкова. Перед ним на стуле сидит какое-то лицо арабской национальности и на плохом русском языке обсуждает план своей кандидатской диссертации. Я располагаюсь чуть поодаль и из любопытства прислушиваюсь к тому, что бубнит этот араб. Вскоре по контексту разговора становится ясно, что он из Йемена. Бочков периодически отрывается от обсуждения диссера этого сына аравийских пустынь и бросает на меня взгляды, которые лишь с небольшой натяжкой можно было бы назвать ласковыми. Что, вообще говоря, подозрительно: простым хорошим настроением их не объяснишь. Наконец, араб, воодушевленный прогнозом Бочкова насчет «во-от такой!» защиты, отваливает, и мы остаемся в кабинете вдвоем. Бочков смотрит на меня как-то странно. Так обычно смотрят не на подчиненного по службе, а близкого родственника – например, сына, которому папа желает только добра и поэтому в преддверии важной, по его мнению, беседы состроил такую умилительно-задушевную рожу.