Сестра

Я обтираю ее губкой, надеваю свежий подгузник и делаю «тпру» на толстенький животик. Она хихикает, и я делаю это еще раз, а потом поправляю ей нижнюю рубашку и надеваю комбинезон. Несу ее к кроваткам, а Лили тем временем кладет головку мне на плечо и зажимает в кулачке мои волосы. Она пахнет гигиеническим тальком и детским шампунем. Я привожу в движение подвесную конструкцию «солнце, луна и звезды». Звучит мелодичная песенка «Мерцай, звездочка», и я смотрю, как глаза у девочки начинают закрываться. Пронзительные крики за окном вырывают малышку из сна, ее лицо перекашивается и наливается краской, а из глаз стремительно катятся горючие слезы.

На мгновение я замираю, а потом бросаюсь во двор. Толпа кричащих детей окружает игровой комплекс. Протолкнувшись вперед, я вижу на искусственном газоне Эмили, ее рука выгнута под неестественным углом. Перед глазами у меня все расплывается. Эмили трансформируется в моего отца, лежавшего на дороге много лет назад. Я шатаюсь и падаю на колени.

– Грейс?

Я поднимаю взгляд на ближайшего ко мне ребенка, напоминаю себе, что я здесь взрослая и главная.

– Успокойтесь. Что случилось?

– Она стояла на качелях и упала, – сообщает мне Уильям. – Лин звонит в «Скорую».

Я отвожу челку с лица Эмили, искаженного гримасой боли. Лоб у нее холодный и влажный, кожа мертвенно-бледная.

– Эмили, все будет хорошо, «Скорая» уже едет. Не двигайся, и все будет прекрасно.

Эмили перестает кричать, а только поскуливает, и почему-то мне кажется, что так даже хуже. Я не уверена, что она осознает мое присутствие. Боль, должно быть, невообразимая, а я чувствую себя совершенно беспомощной.

Появляется Лин с одеялом. Я встречаюсь с ней взглядом.

– Где ты была? – шепчет она.

– Мне пришлось поменять Лили подгузник. – Я опускаю взгляд, не желая, чтобы Лин видела в нем чувство вины, и стараюсь успокоить Эмили дежурными словами, поглаживая ее здоровую руку. Несмотря на теплую погоду, рука холодна, как лед.

Мой лоб и подмышки покалывает, как иголками – это циркулирует по телу адреналин. Ладони и ступни онемели.

– Сейчас придет Сара, – говорит Лин. – Хорошо, что они живут за углом. Я пойду на улицу, подожду ее и «Скорую».

Воют сирены, и с меня градом катится пот, но он не может смыть ни моих сожалений, ни нахлынувших воспоминаний. Грудь сжимается, и я ловлю ртом воздух. У меня никогда не бывало на работе панической атаки, и я силюсь успокоиться – у детей и без того шок.

Кто-то трогает меня за плечо.

– Кто пациент? – Лысеющий парамедик становится возле меня на колени и открывает свой ящик.

– Это Эмили, – отвечаю я, а его лицо то фокусируется, то расплывается у меня перед глазами. – Она упала с качелей.

– Привет, Эмили, меня зовут Дэвид. Я приехал, чтобы тебе помочь.

– Эмили, Эмили! – К дочери бросается Сара, душевная боль в ее крике буквально осязаема. Я не могу на нее смотреть. Заботясь об одной ее дочери, я упустила другую. Я начинаю загонять остальных детей в помещение. Некоторые до сих пор плачут. Мы смотрим из окна, как Эмили кладут на каталку и везут к ожидающей машине.

– Она умрет? – спрашивают меня. – Она вернется обратно?

– С Эмили все в порядке, она только повредила руку. – Я стараюсь источать уверенность, которой не чувствую. – Давайте пойдем в уголок сказок и выберем книгу. – Кое-как, на подгибающихся ногах, я иду в другой конец комнаты и опускаюсь в кресло-мешок. Дети опять выбирают книжку «Груффало» о волшебных приключениях мышонка. Голос у меня дрожит, но я с головой погружаюсь в повествование, изображая то лису, то змею, то сову. Притворство – это то, что хорошо мне удается.

Когда дети расходятся по домам, я выравниваю на полке разворошенные книги и протираю столы и полки до тех пор, пока Лин не вызывает меня в кабинет.

– Звонила из больницы Сара. У Эмили сломана рука. Ее продержат там до утра, потому что у нее еще ушиб головы, но в целом все будет в порядке. Грег тоже там. Эмили, вероятно, ужасно рада видеть рядом обоих родителей.

– Слава богу. – Я сажусь, потому что ноги отказываются меня держать.

– Мы должны заполнить форму отчета о том, что случилось. Саре нужно будет ее подписать, а после этого мы отправим копии в «Офстед»[2] и местное агентство по защите детей.

Я с трудом заставляю себя смотреть ей в глаза.

– А что потом?

– Случай будет расследован. Если «Офстед» сочтет нас виновными, они обнародуют на своем веб-сайте сведения об этом инциденте и о мерах, которые им придется предпринять, или тех мерах, которые придется предпринять нам, чтобы удовлетворить требования законодательства.

– Мне так жаль, Лин. Надо было выйти к ним сразу, а не переодевать Лили.

– Это был несчастный случай, Грейс. Такое могло случиться и при тебе. Я знаю, как заботливо ты обращаешься с детьми.

– «Офстед» этого не знает.

– Эмили поправится, это главное. Надеюсь, нас не признают виновными. У нас в «Маленьких желудях» никогда прежде не бывало несчастных случаев, хотя вполне допускаю, что родители станут забирать детей из нашего сада, если «Офстед» публично нас об винит.

– Мне так жаль. – Меня заклинило на этих словах.

Лин смотрит на часы: