Сестра Харуна-ар-Рашида

— Вот именно! — неопределенно поддакнул работорговец и торопливо добавил, направляя разговор в нужное ему русло: — У моего повелителя есть все основания отличить, как он изволил сказать, гурию. Она прекрасна! Я получил ее из Табаристана вместе с большой партией рабынь, предназначенных для услады знатных особ. Она, бесспорно, выделяется из всех. Впрочем, до изысканных наложниц, как понимает достойнейший из достойнейших, ей все-таки далеко. Нет той школы, которая необходима!

Фанхас перевел дыхание и продолжал:

— Если мой повелитель не станет возражать, я отниму у него еще несколько мгновений драгоценного времени и, прежде чем он соизволит сделать выбор, покажу рабынь, обученных искусству любви. Они из Басры и Куфы. Что за лица, что за походка! Какие глаза! А грудь, а талия! — Работорговец закатил глаза и причмокнул губами. — О! Чтобы оценить это по достоинству, надо посмотреть самолично. И никакой искусственности! Ни, ни! Брови и ресницы такие черные, что кажется, будто подведены сурьмой. Но вылей на голову целый кувшин воды — нм хоть бы что! Все от природы, только от природы. А какие тела! О, аллах! Коричневые, смуглые, черные, худощавые, пышные! Одна рабыня, совсем молоденькая, но так толста, что напоминает Айшу, о которой рассказывали, будто поднять ее могли лишь двое здоровенных мужчин.

Фадль рассмеялся и, отвернувшись от девушки, воскликнул:

— Ну, любезный, ты, я вижу, мастер описывать красавиц!

— О, достойнейший из достойнейших! — Фанхас схватился за бороду. — Разве не провел я среди них всю свою жизнь?

— Ладно, ладно, иудей! Показывай, что там у тебя еще есть!

— Не утомил ли я моего повелителя? — выводя гостя в коридор, забеспокоился работорговец. Кто-кто, а он хорошо знал, как надо держать себя с высокопоставленными посетителями. — Нижайше прошу прощения! Есть у меня породистые кормилицы. Вход к пышнотелым — в дальнем углу. Нубийские красавицы тоже есть. Но если будет на то высочайшее согласие, мы по дороге завернем к обольстительным белокожим певицам. О, это чудо из чудес! Они нам сыграют и споют. Достойнейший из достойнейших отдохнет от трудов праведных!

— Что ж, пожалуй… — согласился повеселевший Фадль.

Помещение для певиц было не похоже на то, в котором ютились девушки из Табаристана. Просторная, убранная подушками и коврами комната выглядела богато, воздух был напоен ароматом мускуса и сандала, рабыни пестро наряжены. На той, что сидела поближе к дверям, была надета тонкая розовая гиляля, поверх которой наброшена легкая накидка, выкрашенная диким шафраном в приятный желтый цвет. Волосы у девушки были черные, как безлунная летняя ночь, тщательно ухоженные, окуренные благовониями, кожа лица поражала белизной и была чиста, словно горный хрусталь. Голову прикрывала расшитая вуаль, с висков свешивались две тоненькие короткие косички, на концах которых красовались рубины, на лбу — затейливая тугра, а шею обвивала нитка сердоликовых бус.

— Встань, Карнафлэ! — ласково приказал Фанхас, едва переступив порог. — К нам пожаловал достойнейший аль-Фадль ибн ар-Рабиа. Ты, разумеется, слышала о нем, дитя мое. Поцелуй руку нашего повелителя!

Рабыня с округлыми бедрами приподнялась с ковра, на котором сидела. Но она не рассчитала сил и снова опустилась на подушку.

Поэт сказал:

Легко усядется она
(Никто не сделает быстрее),
Ей встать в два раза тяжелее, —
Уж так устроена она.

Девушка оперлась на руку и грациозно поднялась. С виноватой улыбкой подошла к гостю, склонилась для поцелуя, но тот убрал руку, с нескрываемым восхищением оглядывая рабыню: ее лицо, грудь, талию, обтянутые шелковыми шальварами ноги.

Фанхас был на верху блаженства: барыш предвиделся знатный.

— Желает ли мой повелитель побеседовать с Карнафлэ? — предложил он. — Моя воспитанница неплохо владеет арабским языком.

Фадль обратился к девушке с церемонным приветствием. Она ответила в том же духе, применив витиеватый классический оборот речи. Он уловил легкий акцент и спросил работорговца:

— Она из Басры? По внешности никогда бы не подумал…