Сестра Харуна-ар-Рашида

— Нет, нет, мой повелитель! До уроженок Басры мы не дошли, — заверил Фанхас и принялся пространно рассказывать историю рабыни: — Карнафлэ — грузинка. Ее купили давно, но детство, как изволил заметить достойнейший из достойнейших, она действительно провела в окрестностях Басры. Ребенком Карнафлэ была похожа на тех неотесанных, полудиких девочек, с которых начался сегодняшний осмотр. Ничтожный слуга моего гостя первым заметил красоту и способности бедной крошки. Ей ведь тогда было лет десять, не больше. Ах, как она была грязна и измучена! Я приучил ее к чистоте, нанял одного учителя по арабскому языку, другого — по чтению корана и основам стихосложения. Карнафлэ подросла. Стало ясно — это будет цветок, которым можно свести с ума любого мужа, какой бы пост он ни занимал в халифате. Я упросил сладкоголосого Ибрагима аль-Мосули научить Карнафлэ пению. Именно упросил. Певец затребовал кругленькую сумму, но я не поскупился. Каждое утро моя воспитанница занималась музыкой. Мой повелитель знает, как трудно чужеземке усвоить нашу манеру пения. Ныне Карнафлэ — самая изысканная рабыня в Багдаде. Я уверен — у нее нет достойных соперниц даже при дворе эмира правоверных!

Молча слушая Фанхаса, набивавшего рабыне цену, Фадль наблюдал за девушкой. Когда мужчины завели между собой разговор, Карнафлэ, как и требовалось, учтиво отошла в сторону. Затем сняла висевшую на стене лютню. Невзначай соскользнувшая накидка обнажила нежное, розовато-белое, соблазнительное предплечье и кисть, украшенные суварами и думлюджами.

Когда работорговец наконец догадался умолкнуть, Фадль проговорил:

— Ты уверял, любезный, будто она разбирается в поэзии, умеет исполнять стихи.

— Что прикажет мой повелитель? Может быть, достойнейшего из достойнейших не затруднит взглянуть на вышивку, что покрывает ее накидку. Это собственное сочинение Карнафлэ.

Фаворит престолонаследника шагнул к рабыне. Золотыми буквами арабской вязи на накидке было вышито четверостишие:

Хной руки часто натираю,
Сама не знаю почему, —
Я пальцы хной не украшаю,
Ведь пальцы украшают хну.

— Отличная вышивка! — воскликнул Фадль. — Но у красавицы, как я погляжу, столь же восхитительно и все остальное. Какие у нее глаза! Как оттеняет тугра их блеск! Насколько изобретателен был тот, кто надумал украсить лоб женщины драгоценными камнями!

— Я полагаю, достойнейший из достойнейших намекает на несравненную Алийю? — вставил Фанхас.

— Намекаю? Ах, да… Не правда ли, любезный, удачная мысль посетила младшую сестру эмира правоверных?

— Такая удачная, что и слов нет! Но если мой повелитель пожелает, я расскажу ему, как это случилось.

— Что ж, любопытно.

— Говорят, будто у Алийи при всех ее достоинствах, подобных которым трудно сыскать, есть один недостаток — большой лоб. О, достойнейший из достойнейших, как это ужасно! Сестра эмира правоверных — и вдруг с большим лбом, который портит ее красоту, безобразит, наконец уродует! И вот Алийе пришла великолепная мысль: носить украшения не на голове, как это делается повсюду, а прямо на лбу! Ни одна женщина в мире не смогла до этого додуматься! [5]

Фадль не сводил восхищенного взгляда с Карнафлэ. Девушка, как ни в чем не бывало, настраивала лютню. Участь ее была решена.

Фанхас подал едва уловимый знак второй рабыне. Та раскачивающейся походкой прошла мимо мужчин и остановилась вполоборота перед зеркалом, слегка изогнувшись. Пурпурное платье ее переливалось.

— Взгляни, мой повелитель, еще на одну красотку! — проговорил работорговец. — Сусанна, подойди к нам! — позвал он ласково. — Полюбуйся, мой повелитель, ее личиком! Никак, плутовка, ты успела подмазаться?

Фаворит престолонаследника повернулся и чуть не ахнул от изумления. За какую-то минуту рабыня мускусом вывела на щеке строку, написанную по-арабски. Это казалось почти невероятным: она могла писать, лишь глядя в зеркало, где буквы отражались перевернутыми, а строка была ровная и четкая:

АЛЬ-ФАДЛЬ ИБН АР-РАБИА

— Великолепно! — похвалил Фадль, думая о сюрпризе, который он преподнесет первому престолонаследнику. — Чем же нас порадует последняя красавица?

Не желая упускать высокопоставленного покупателя — неизвестно ведь, кому попадешь в руки! — третья девушка взяла из вазы самое крупное яблоко, обмакнула палочку для благовоний в чашу с тетиной пахучей жидкостью, стоявшую рядом на низком столике, что-то написала на розовой шкурке и, ни слова не говоря, протянула яблоко Фадлю. Тот прочитал вслух:

Всадники снова склонили чалмы,
Сон напоил их из чаши дремоты,
Больше на свете не ждешь никого ты,
Ночь наступила, заснем и мы.

Фаворит престолонаследника знал стихотворение, принадлежавшее Абу Дахбалю аль-Джумахи; как ему было не понять намека, если дальше шли строки, с детства засевшие в памяти: