Сестра Харуна-ар-Рашида

Воистину владыку раб не чтит,
Заносится и власть его срамит,
Когда к нему неблагодарен он,
Душой ничтожен, жалок и смешон.

Злая касыда! Кто ее подбросил? Кругом обман, предательство… О аллах, что предпринять? Стихи задевают за живое, больно жалят. Неужели потому, что он завидует собственному визирю? Это же смешно! У Джаафара ибн Яхьи огромное состояние, в его ведении казна, ему обещан Хорасан. Проклятие! До каких пор будет расти влияние визиря? Не представляет ли оно опасности для халифской власти? Не пора ли положить этому конец?..

О том, что в стихах содержится клевета, Харун ар-Рашид не думал. Ему вспомнились другие стихи[32], он прочитал их вслух:

Когда рука твоя смела,
То попадает в цель стрела;
Когда ж ты страхом обуян,
Пребудет втуне дерзкий план.
И если завтра муравей
Летать научится быстрей,
Чем птица, духом не робей
И тварь прихлопни поскорей.

Харун ар-Рашид размахивал жезлом, будто сокрушал невидимых врагов.

Золото, драгоценности, священные реликвии ислама… Неужели все это, когда его не станет, будет принадлежать визирю? Аль-Амин глуповат и безволен, ему не удержать власть. Остается аль-Мамун. Тот удержит. Но он полуараб, полуперс, вырос на глазах Джаафара ибн Яхьи, у него иные намерения, чем у Аббасидов. Да и как он попал в престолонаследники? По просьбе или, точнее, по настоянию визиря. Как тогда старался Джаафар ибн Яхья! Нет ли тут сговора? Неужели династии приходит копец?

Харун ар-Рашид в бешенстве кусал себе пальцы.

Можно ли изменить ход событий, повернуть историю вспять, избавиться от чужеземцев, укрепить власть за Аббасидами?

Он заскрежетал зубами. И снова вспомнил стихи:

Была затея так смела,
И были так мудры решенья,
Но вот запутались дела
И одолели нас сомненья.
Как людям трудно молоко
Вернуть назад в коровье вымя,
Так нынче планами своими
Нам поступиться нелегко.
Боюсь, нам было б не до смеха,
Когда б судьба нас подвела!
Ведь лопнет бечева успеха,
Которой связаны дела.

У визиря много друзей, сообщников. За него выступают эмиры, знатные люди оказывают ему поддержку, уважают его. Но у Джаафара ибн Яхьи хватит и врагов…

Харун ар-Рашид замер перед пологом, жезлом расправил его складки. Золотом по шелку были вышиты стихи, и он прочел их вслух:

Не спеши в серьезном деле,
Поступай всегда с умом,
Что предвидеть не поспели,
С тем не справиться потом.
И ошибкам оправданья
Не ищи, душой скорбя!
Все напрасны упованья:
Люди не простят тебя!
На душе стало спокойней.

«Кто же подбросил касыду? Кто? — в который уже раз спрашивал себя халиф. — А может быть, это все клевета? Правдивый человек так не станет поступать. Все может быть, все…»

Глава XLIII У ДВЕРИ ЭМИРА ПРАВОВЕРНЫХ

Он еще ходил из угла в угол, одинокий и удрученный, когда из-за занавеса бочком протиснулся раб.

— Говори! — разрешил Харун ар-Рашид, останавливаясь.

— Мой повелитель! — голос у раба дрожал. — С утра придворные ждут твоего приглашения. Ты соблаговолишь устроить прием или нет?

— Кто ждет? — спросил халиф, а сам подумал: «О, как мне хочется покоя! Ничего больше не хочу! А что, если всех прогнать (как мне они надоели!) и запереться одному? Нет, нельзя… Пойдут сплетни, пересуды, будет еще хуже…».

Будто издалека доносился продолжавший дрожать голос раба:

— Вся багдадская свита… как обычно, эмиры… чужеземцы… жаждут убедиться в твоей щедрости…

— Чужеземцев приму позже, — проговорил он тотчас («Хоть от этих избавлюсь!»). — Пусть казначей приготовит дары. А свита пусть ждет… Кто там еще?

— Ученые, мой повелитель: аль-Асман, Абу Убейда, аль-Кисаи.

Харун ар-Рашид нетерпеливо махнул рукой, едва удержавшись, чтоб не сказать: «Пусть убираются вон! Без них тошно».

— Слушаю и повинуюсь! — сообразил раб. — Пришли поэты: Абу Нувас, Абуль Атахия, Мерван ибн Абу Хафса…

— Довольно! — перебил Харун ар-Рашид. Лицо его просветлело. — Я позову их. Пусть ждут в том зале, где погребок с прохладительными напитками.

В сатирических стихах Мервана ибн Абу Хафсы зло высмеивался визирь и его сторонники; это нравилось эмиру правоверных, но сегодня он не настроен был слушать сатиру. Снова напрягать ум, разгадывать намеки? Упаси аллах!